Елена Королева

Рассказ опубликован в журнале „Берлин.Берега“ — №2/2020

Гусеницы в голове

Я осталась одна, совершенно одна! Муж покинул меня. Ещё вчера мы вместе покупали продукты, а сегодня с утра он собрал вещи, пока я спала, и ушёл. Квартира тут же стала велика и болталась на мне как прочно вошедший в моду ненавистный оверсайз. А я болталась в ней, периодически заглядывая в холо­дильник в поисках утешения. Он, к сожалению, оставался преж­них миниатюрных размеров. Я никогда не жила одна, и сейчас от отчаяния пульсировала каждая клетка моего организма. «Але­ся, как мне жить без Мужа?» — в порыве чувств спросила я без­душного виртуального ассистента, приобретённого когда­-то Мужем вопреки моему желанию. По кругу колонки пробежали разноцветными огоньки, свидетельство того, что меня услышали, но ответа не последовало. Меня и раньше настораживало, что в нашем доме появилась ещё одна «женщина», ограниченность которой я воспринимала исключительно, как нежелание контак­тировать именно со мной, в то время как в разговоре с Мужем она всегда пыталась быть полезной. Но сейчас­-то могла бы проявить хоть чуточку своей виртуальной женской солидарности! «Алеся, как мне жить дальше?» — раздражённо повторила я. На этот раз она стала бодро воспроизводить песню «Я не знаю, как мне дальше жить» группы «Воровайки». Сволочь!

Напряжение нарастало. Что делать? Для начала выпить и успокоиться. Или нет, сначала лучше успокоиться, а потом с относительно лёгким сердцем выпить. Решение насущных проблем хорошо отвлекает от печальных мыслей. Так, деньги! Небольшой запас налички, накопленный в результате случай­ных заработков за последние годы (я заглянула в полость проигрывателя винила, куда предусмотрительно запрятала её на случай ограбления квартиры), — есть! Пересчитала — на первое время хватит. Теперь аренда квартиры. Муж, помнится, говорил, что заплатил за квартал вперёд, так что в ближайшие три месяца можно не беспокоиться. Как пусто внутри, тяжело вздохнула я. Не представляю, как я смогу преодолеть это испытание. А если и не смогу вовсе? Тут почему­-то сразу возникла в голове бутылка вина. Сейчас мне сможет помочь только лучшее. Я отвлеклась от своего горя и предалась размышлениям. Бордо? Нет, не для такого случая. Бургундия? Да, пожалуй, она всегда уместна. Красное? Нет, не в такую жару. Однозначно белое. Что­-нибудь из региона Шабли? Нет, слишком легкомысленно. Надо брать южнее. Определюсь на месте. И лучше не одну, а две. Самообман до добра ещё никого не доводил. И социум, мне просто необходим социум! Как человек, который по жизни всегда представлял собой откровенного анти­мизантропа (или как это правильно называется? В общем я люблю людей) я уже ощущала на себе тлетворное действие одиночества. Я присмотрелась к отражению в зеркале. Да, определённо: лицо потухло, кожа на лбу начала шелушиться, волосы утратили блеск. Я вызвонила персональную службу спасения в лице пары надёжных друзей, которые смогли бы внимать моим рассказам о коварной судьбе, сокрушённо покачивая головами, и исступлённо отдалась их утешениям. Утешения затянулись, и домой я вернулась только спустя пару «беспробудных» дней. Квартира великодушно приняла меня в свои объятья, и с тех пор надолго не выпускала. Дома всё-­таки лучше. А на душе, как и прежде, погано. Погано, да ещё и с хмельным душком.

Вопрос «Как жить дальше?» висел повсюду как сохнущее на паутине верёвок бельё в лабиринтах коммуналок. Я бесцельно перемещалась по квартире, уклоняясь от него, отмахиваясь рука­ми, открывала настежь окна, надеясь, что порывы горячего воздуха, пронизанного спелыми летними запахами, выдворят его за пределы дома. Однако получалось наоборот — за пределами дома оказывалась я. Один жадный вдох — и я в бабушкином ого­роде: жмётся к стене дома терновый куст, слева толпятся вишни, перешёптываются на ветру зардевшиеся яблони, подставляют солнцу бледные бока распластанные на земле патиссоны. Запах сушёных яблок и сена, монотонное жужжание пчёл, дымок от затопленной бани… Мне здесь хорошо и спокойно. Как в детстве. Но всегда приходится возвращаться. Дома я оказывалась спустя несколько часов, и первое, что я видела — всё тот же не­ навистный вопрос «Как жить дальше?». И так изо дня в день.

Ночами я долго не могла заснуть, ворочалась, подо мной тихо постанывала кровать. Спать одной после пятнадцати лет замужества непросто. Я всегда покушалась на половину Мужа, сейчас препятствий нет, но я почему-­то, завернувшись в одеяло, и оттого напоминая жирную гусеницу, лежала исключительно на своей. Тоскливо. Я прислушивалась к звукам, гуляющим по комнатам, и не знала, издаёт ли их сама квартира или… Нет, ну какие ещё призраки, духи и домовые! Все эти спиритические сеансы — это просто трюкачество, рассчитанное на легко под­дающихся внушению людей. Я не такая. Конечно же, это просто квартира. Престарелая квартира, которая, вероятно, просто се­тует на своё здоровье. Я дала ей имя и с тех пор уважительно величала Изольдой Генриховной. Мне она представлялась при­ятной дамой аристократических кровей, хорошо воспитанной, но своенравной. Днём она нетерпеливо стучала по стёклам, как недовольный посетитель бара по столику, которому никак не принесут выпивку (и я спешила к окну проверить, не пошёл ли дождь), иногда возмущённо хлопала окнами (ох и норов!), а ночами поскрипывала, расправляя затёкший паркет и по-­стар­чески тяжело выдыхала через приоткрытые дверцы антикварно­го шкафа. Я поглаживала её по шершавым стенам, и она успокаивалась. С ней мне было не так одиноко.

Пройдя недельный этап адаптации к новой жизни, я снова оказалась в пятнице. В этот день недели одиночество ощущалось особенно остро на фоне царящего в городе лёгкого возбуждения и предвкушения веселья. Я выбралась на нашу террасу, на плечи утомлённо взгромоздилась жара. С улицы доносился смех; компании молодёжи, разгорячённые летом и гормонами, шумно текли в сторону центра. Их лица привлекли меня своей дерзостью, жизнерадостностью и какой­-то ещё пока необузданной уверенностью в том, что они покорят этот мир. Не сегодня (сегодня только веселье), но, возможно, уже завтра. Я почувствовала, что во мне что­-то встрепенулось, зашевелилось и стало стремительно перемещаться, пока не достигло сердца, от чего оно учащённо забилось. Вдруг захотелось заполнить собой весь мир, во мне распалялось желание деятельности, росла необходимость срочно всецело отдаться любимому де­лу. Правда, сначала предстояло выяснить, какому. Меня так захватила эта идея, что я не могла долго заснуть и перебирала в голове, какое увлечение мне больше к лицу. Рисование? В первом классе я ходила в кружок ИЗО, преподаватель меня очень хвалил. Жаль, что я это забросила, могла бы уже навер­няка стать известным художником. Но и сейчас не поздно на­чать! Гоген, например, занялся живописью в тридцать пять, не имея никакого художественного образования. Хотя нет, Гоген не самый удачный пример, востребованным-­то он стал только после смерти. А я себя знаю, я так долго ждать не смогу. Или знаменитая бабушка Мозес! Вернулась после смерти мужа к ри­сованию и тут же стала популярной, и это в её 78! Я буду вставать с первыми лучами солнца и бежать в парк, чтобы уловить ТО САМОЕ мгновение! Думаю, мне ближе всего импрессионизм. Или экспрессионизм? Постоянно путаю. Нет, экспрессионизм — это про кричащее и болезненное. Мне по душе что-­то более лёгкое, мимолётное. Наверно я стану как Моне (или Мане? Нет, Мане — люди, Моне — пятна), найду свои кувшинки и буду писать их всю оставшуюся жизнь. Я неутомимо выстраивала потен­циальные истории своего успеха и заснула, когда уже начало светать.

На следующее утро будильник, заведённый на пять, я не услышала, проснувшись только в одиннадцать. Нет, ранние подъёмы не для меня. К тому же я читала, что американские учёные доказали: вынужденное пробуждение может негативно сказаться на психическом здоровье человека, а у меня и так стресс на стрессе (то интернет не работает, то Муж оставит, то камушек из нового кольца выпадет), да и по хронотипу я скорее сова. Значит буду рисовать картины в знойный полдень. Пока все трудятся в своих душных офисах, я буду стоять в благостном уединении с кисточкой в руках и дышать летом. А как же зимой? Дышать зимой тоже звучит романтично. Мохнатые снежинки цепляются за волосы, щеки горят на морозе, под ногами похрустывает снег… Ну, до зимы ещё дожить надо! Однако пока я собиралась в парк, день расплавленной массой перетёк в вечер. Вдалеке заворчал гром. Раз такое дело, можно начать с натюрморта. Я поставила вазу с цветами на фоне драпированной ткани, которой послужил мой шарф, рядом со старательной небрежностью разложила яб­локи, принесла блюдо с увесистыми гроздьями винограда. Но на этом я была вынуждена прерваться, так как с прискорбием осознала, что в пылу вчерашней эйфории совершенно забыла за­ казать краски. Обидно, придётся отложить — минимум до завтра.

Дефицит общения проявлялся у меня по-­разному. На Алесю по понятным причинам я ставок не делала. Сначала я разговаривала с Изольдой Генриховной, но она только вздыхала в ответ или несогласно щёлкала где­-то в утробе газовой колонки, поэтому пришлось переключиться на более энергичного собе­седника. За беседой с самой собой время пролетало незаметней, а на душе становилось легче. Я могла с собой заговорщически шушукаться, обсуждать животрепещущие темы, внезапно пе­рейти на иностранный или на личности, поспорить, одёрнуть, поругаться или даже обидеться, ненадолго замолчав. Всё­-таки непростой я человек, но ведь интересный, и любую тему под­держиваю с удовольствием. Перед сном я часто лежала и думала, где сейчас мой Муж, и, существует ли вообще это место? Меня терзали сомнения. Порой мне казалось, что мир ограничивался пределами нашей квартиры. Последнее, что я видела, засыпая, — промелькнувший по стене и исчезнувший где-­то за шкафом свет от фар проезжающей мимо дома машины. Изольда Ген­риховна недовольно крякала и погружалась в сон. Ещё один день прожит.

Через день раздался звонок в дверь. «Фрау Kö? — спросил запыхавшийся мужчина в жёлто-­красной форме. Я неуверенно кивнула. Он протянул мне коробку. — Распишитесь, пожалуйста». Наконец у меня есть всё необходимое для начинающего жи­вописца! Жаль, что виноград к тому времени сильно поредел, да и цветы окончательно приуныли. Провозившись два часа и съев в процессе моих мытарств все ягоды из натюрморта, я пришла к выводу, что рисование не сможет скрасить мои будни и стать призванием. Получилось неплохо, задатки есть, я это определённо видела, но с чего я взяла, при моей неусидчивости, что мне это подходит?! Я же ещё в детстве променяла художку на танцевальный кружок. Я всегда любила танцевать! Под звуки музыки внутри меня словно пробуждались неведомые существа, которые настырно лезли наружу, двигали моё тело, отрывали от реальности… Может, мне стать балериной? Я подошла к зеркалу, скользнула взглядом по выразительным формам, с трудом дотянулась руками до пола, проверяя гибкость, вздохнула — нет, пожалуй, поздно. Иначе непременно были бы все шансы оста­вить след в истории танца.

После добровольного заточения я начала изредка вы­бираться на улицу. Ноги неизменно тащили меня по тем же маршрутам, по которым мы ходили с Мужем. Вдвоём идти было куда веселее. И медленнее. Теперь по улицам я неслась, торопливо поглядывала на часы, словно где­-то меня уже заж­дались, деловито поправляла наушники, прислушиваясь к чему­-то важному, нетерпеливо теребила телефон — не иначе как в ожидании важного звонка. Никто не должен заметить мою растерянность, я вся в делах, востребована и счастлива. Как назло мне попадались навстречу исключительно пары, на которые я бросала завистливый взгляд, короткий, потому что некогда… Наверно, одинокие люди были вытеснены из центра более успешными соплеменниками, и вынужденно обитали сейчас в отдалённых районах города, виновато прятали глаза от официанта, заняв столик, рассчитанный больше чем на одного, возвращались домой до наступления темноты во избежание неприятных инцидентов. Вот и я спешила. На этот раз к Изольде Генриховне. В ушах отбивала ритм глухая тишина, потому что наушники в ушах были, а музыки в них не было.

А может мне освоить какой-­нибудь музыкальный инст­румент? Помню, в детстве я проявляла интерес к пианино. В гостях никогда не упускала возможность хаотично пробежаться руками по клавишам. У меня выходило нечто похожее на Стра­винского, хотя, конечно, о его существовании я тогда ещё не знала. И пальцы у меня длинные и тонкие. Эстетическая составляющая — тоже ведь немаловажно. К тому же я слышала, что музицирование успокаивает, а мне сейчас это крайне необходимо. Я смогу скрасить свои долгие вечера токкатами Баха, «Лунной сонатой» Бетховена и «Каноном в ре­мажоре» Пахельбеля. Это просто прекрасная идея! Тем более сейчас можно найти уйму обучающих видео в интернете, и недорогой синтезатор купить не проблема. А потом я смогу проводить целые музыкальные ве­чера и играть, смущаясь восхищённых взоров друзей.

Спустя пару дней от музыки пришлось отказаться. Ну или по крайней мере оставить до лучших времён. Я честно предпринимала попытки освоить инструмент, но выяснилось, что все эти «тутóриалы» сняты не для того, чтобы помочь та­ким ищущим себя людям, как я, а чтобы выпускники музы­кальных учреждений смогли покрасоваться на публике и продемонстрировать свои навыки. В общем, с синтезатора я теперь заботливо стирала пыль и лишь изредка касалась его клавиш, воспроизводя единственный разученный мною за это время «Собачий вальс». Ну, хотя бы узнала, что в разных странах его называют по­-разному (мой девиз — расширяй кругозор при любой возможности). Музыкальный вечер я всё ещё не готова устроить, но, по крайней мере, смогу ввернуть как­-нибудь в светской беседе, что «Собачий вальс» также носит название блошиный, ослиный и даже котлетный! А в Японии эту неза­мысловатую мелодию называют «Нэко ­Фундзятто». Я долго кру­тила эту фразу на языке, в голове плыли картинки с гейшами, чайными церемониями и самураями, совершающими сэппуку в знак верности своему даймё. Разочарование пришло ко мне с пе­реводом, оказалось, что это значит «Я наступил на кошку». Всё равно надо запомнить, где­-нибудь пригодится.

Новый день принёс мне свежую идею. И вот я уже кро­потливо мастерила украшения из бисера. Во все времена це­нились изделия ручной работы, рассуждала я, это прекрасная возможность не только продемонстрировать свои дизайнерские способности, поделиться с миром частичкой себя, но и занять свою нишу на современном рынке. Я открою небольшой он­лайн-­магазин, и люди со всего мира смогут заказывать мою би­жутерию. Меня переполняла гордость при мысли, что в разных уголках света я буду встречать модниц в моих серьгах, браслетах, бусах… И почему в тот момент я не вспомнила, что усидчивость — не мой конёк? По крайней мере, это сохранило бы мне день и подушечки пальцев, пострадавших в неравном бою с иголками. Я гордо, словно медаль «За трудовое отличие», надела выстра­данную фенечку на руку. С такой скоростью рынок я не покорю, зато себе подарок сделала. Я улыбнулась, во всём надо находить плюсы.

По вечерам я провожаю закаты. Даже когда солнце скры­вается за серым плотным балдахином угрюмых облаков, я стою на балконе и жадно смотрю в точку, где обычно исчезает све­тило. Моё воображение дорисовывает недостающие детали. Мне кажется, как только люди устают восхищаться этим миром, мир избавляется от них. Раньше мы смотрели на закат с Мужем. Интересно, какие закаты у него сейчас, и не забывает ли он любоваться ими? Надо мной с восторженным криком носятся стрижи, я смотрю на их безумные пике в ржавом, взбитом кры­льями, небе, и понимаю, что эти птицы самые счастливые на све­те. Сквозь терракотовые лоскуты заката ещё виднеются голубые полоски неба. Но с востока уже неумолимо наползает гранитной плитой чёрная туча. Скоро небо задержит дыхание и погрузится в темноту.

Так прошли три недели. Между делом было прочитано пять книг, в интерьере Изольды Генриховны появился ещё один музыкальный инструмент (да-­да, гитара у меня уже была, но от струн ужасно болели пальцы), лежали без дела художественные принадлежности, на полу там и тут поблёскивал бисер. Надо признать, издержки поиска себя внушительные, особенно при нулевом результате. И когда я умудрилась­-таки себя потерять? Не может же быть, чтобы человек ни на что не был способен? Или я исключение? Быть особенной, несомненно, приятно, но не тогда, когда речь заходит о недостатке талантов. Нет, это невозможно! Да, очевидно, мне не даются те вещи, которые надо делать руками, но я неглупа, креативна и хорошо умею ладить с людьми. Думаю, что не лишена эмпатии. И я всегда хотела изменить мир к лучшему. Может быть, податься в волонтёры? И даже поехать в Африку? Мне всегда было интересно побывать в Африке! Наверно, пребывание там будет не самым простым, но зато я прочувствую жизнь ярче, тоньше, найду новые смыслы. Возможно, я даже смогу написать потом про это книгу. «Поглощённая Африкой», или нет, лучше «Возрождённая Аф­рикой». В своих фантазиях я уже ходила в цветастых хлопковых платьях, играла с обездоленными детьми, спасала слонов от бра­коньеров, когда вдруг раздался звонок в дверь: Муж из коман­дировки вернулся! Африка отменяется