Текст участвовал в конкурсе рассказов к 120-летию В. Набокова. Публикуется в авторской редакции.

— Вы боитесь?

— Простите? Мне нечего бояться. Странный вопрос у Вас, Вера Евсеевна. Прошу, не надо демонизировать послереволюционную Российскую Империю. Я действительно сожалею о вынужденной эмиграции наших бывших соотечественников, и так думают многие. И на самом деле надеюсь, что либеральные круги победят — рано или поздно. Вы можете смело писать об этом в Вашем Эмигрантском листке.

— Не всё, о чём мы говорили, будет опубликовано, Владимир Владимирович. Мне понравилась ваша повесть.

— Что? Откуда она у вас?

— Не важно. Хороший сюжет. Сюжет бульварного романа, а за ним — ирония. Достоевский тоже использовал газетные сюжеты.

— Для меня это сомнительный комплимент. Но повесть моя ужасна в силу других причин, и я не стал её публиковать. её, между прочим, прочел сам Бунин, и не оставил камня на камне. Но, конечно, Достоевскому я подражать и не пытался. Не люблю его порочные сюжеты о совращённых девочках.

— А вы бы не хотели о таком написать? Без надрыва, пусть герой будет солидный буржуа. Коммивояжер… Нет?

Владимир поднял брови высоко-высоко, как только мог, чтоб показать насколько он возмущён. Дерзкая девчонка! Он купился на её смелый шаг, приглашение познакомиться, решил, что она попросит автограф у знаменитого голкипера сборной по футболу Российской Империи, и увяз в собственной вежливости, когда она коротко попросила об интервью, и второй час мучился: взлетал и падал от её неожиданных вопросов и предположений. В тесной кофейне на Курфюрстендамм было душно, пахло табаком и кислым кремом. Светлана бросила где-то в глубинах в KaDeWe в поисках газового шарфика с плиссировкой. Владимир Владимирович думал остановиться, но продолжал разговор. Мысль о том, что в иной ситуации он бы хотел продолжить знакомство, залетела к нему в голову и засела. Неизвестно, как преподнесут его слова в Листке.

Солнце за окном светило тревожно, наискосок, Берлин стоял чёрно-белым кадром. Город Владимиру Владимировичу не нравился. Футбольные состязания устроили здесь, голосовали за Берлин из милосердия, хотели протянуть руку помощи проигравшей нации, приободрить её в раскаянии. Но Набоков никакого раскаяния не наблюдал: немцы были угрюмы и напряжены. У Владимира расстроились нервы, началась бессонница. Так уже было девять лет назад, в Крыму, когда мир зашатался, он потерял опору под ногами и от неожиданности начал писать. Вспоминать об этом не хотелось.

Вера тронула тонкими пальцами тёмный закрученный бант на изящной шее. Она держалась свободно и спокойно, не страдая от жары, задавала новые и новые вопросы, уже менее едкие. Перед самым приходом Светланы она попрощалась без лишних слов и скрылась, словно растворилась в табачном дыму.

***

На следующий день они играли с немцами. Солнце залило стадион, расползлось жарким туманом, слепило глаза, отражалось в каждом случайном монокле, лакированной пуговице, блестящей брошке. Владимир жмурился, вглядываясь в игру, и страдал: жесткие перчатки плотно обхватывали ладони, чёрная майка прилипла к телу, правый наколенник натер колено. От волнения покалывало в груди, но Владимиру Владимировичу это нравилось. Телесное напряжение и усилие внимания отвлекали от меланхолии. На трибуне сидела разморённая Светлана, довольная поездкой, гордая его ловкими прыжками.

Игра шла далеко, мяч вел Великий князь Павел Дмитриевич, знаменитый форвард. Титулованный красавец и символ нового развлечения только что отдышавшейся от гражданской войны, он не только отменно играл, но и поддерживал новую идеологическую линию: уваровскую формулу с уточнениями. Православие почти не изменилось, но смягчилось в вопросах разводов и гражданских браков. Самодержавие было восстановлено и уступило часть власти конституции. Долго думали, чем улучшить народность: ведь и в прение времена она была не вполне ясна, и вот решили: футболом. Идея возникла в Кабинете министров и поддержана Думой, народ увлекся: во-первых, игра, а какой русский не любит азарта. Во-вторых, бег по полю полезен: отвлекает от перенесённых зверств. В-третьих, играли все: молодые люди из высшего общества (Великий князь Романов, Набоков) и представители прочих сословий: победа над социальным расслоением.

Не обошлось без критики. Про футбол писали самые острые фельетоны, некоторые нельзя было публиковать на родине, они выходили в эмигрантских изданиях, которые расплодились в последнее время в бедных европейских городах, куда бежали от справедливого возмездия прямые и косвенные подстрекатели бунта.

Народ читал фельетоны, но на футбол ходил. Великий князь Павел Дмитриевич Романов мелькал в газетах, твердил о явлении новой народности, на фотографических портретах красовался в чёрной форме с белым мячом, наслаждался славой. Недавно на поле появился новый игрок. Павел Дмитриевич и помыслить не мог его своим соперником: происхождение было не то. Когда в прошлом году того выдвинули на лучшего игрока, Великий князь скрипел зубами. У Набокова интервью брали значительно реже, его не коснулось необычное соперничество.

Игра продолжалась. Они вели три на ноль. Великий князь несся по полю: светлый мяч словно прилип к его ноге, послушно подпрыгивал по зелёному дерну. Противный защитник обходил его, впереди слева маячила ещё одна фигура. Он не удержит мяч, эх, надо пасовать. Досада пронзила его, пасовать надо было Старостину: тот бежал наперерез, в ожидании. Чтоб тебя, сын дьячка! Старостин бросил взгляд, требовательный и ясный. Ещё секунда и будет поздно, Великий князь вдарил — мяч молнией метнулся, Старостин догнал и первым же касанием врезал — красивый, крученый, стремительный удар — прямо в ворота, поверх растерянного в прыжке немца. Трибуны взревели, гол!

Матч закончился блистательной победой русских. Старостин что-то говорил Великому князю, уверенно жестикулируя, тот согнулся, завязывая шнурки. Публика побежала на поле, русские радостно приветствовали своих, но их было меньше, и было неловко. Владимир ушёл с поля.

Вечером собирались на банкет. Светлана облеклась в новый шарфик и слегка подняла брови, когда он попросил швейцара принести вечерний выпуск Листка.

Владимир открыл разворот: провокационный материал про сборную, фельетон, карикатура — ничего про него, перевернул на последнюю страницу. Ну… ничего. Можно сказать, ничего. Странная эта Вера. Обошлось. Небрежно зашуршав, он передал газету Светлане.

— Смотри, они откуда-то выкопали мои старые стихи.

— Где? Подожди… Это твоё? А, ты говорил. Хотели скомпрометировать? Странный путь. Не переживай, никто не помнит этого старого псевдонима, даже я не сразу узнала. Не думаю, что нам это повредит, дорогой.