Михаил Румер, Берлин
Фрагменты из статьи „Смена поколений“, газета „Еврейская панорама“
„…Я не вырос на Окуджаве“
Любой литературный журнал — это сообщество авторов, каждый из которых самовыражается в своём творчестве и даёт представление не только об окружающем мире, который он отображает, но и о себе. Писателю, как прозаику, так и поэту, нет необходимости оставлять после себя автобиографию или мемуары. Они — в его творчестве, о чём бы он ни писал.
Поэт Александр Ланин, чьей подборкой стихов открывается второй номер нового русскоязычного литературного журнала „Берлин.Берега“, пишет:
Нас не били, не окружали,
Не цитировали на вынос.
Я не вырос на Окуджаве,
Я вообще ни на ком не вырос.
И в другом стихотворении:
Я родился в нигде, но не это всего страшней.
Что нам карту порвать, что нам город с неё стереть.
Я вертел головой, обживаясь в чужой стране,
Как учёный дельфин, что в плену сохраняет речь.
В этом подчеркивании отсутствия корней, российского прошлого, у сорокалетнего математика, оказавшегося в Германии в 16-летнем возрасте, — некоторая нарочитость. Мы не связаны с Россией, словно бы говорит он, хотя и пишем по-русски, мы обжились в чужой стране, освоили язык, культуру, обрели в этой стране профессии, но мы не немцы, и не русские. Кто же мы?
Что представляет собой поколение литераторов, начинающих группироваться вокруг журнала „Берлин.Берега“?
Наблюдая за литературной жизнью русскоязычной Германии добрые два десятилетия, да и участвуя в ней, я не могу не обратить внимания на смену поколений писателей — участников этой жизни. Большинство авторов литературного ежеквартальника „Мосты“, который выпускается с 2004 года, — люди старшего поколения, прожившие бóльшую часть своей жизни в России и унесшие Россию в эмиграцию „на подошвах своих башмаков“. Они чаще всего и пишут о ней, о её прошлом, в котором они жили и её авторитарном настоящем, которое они не принимают и осуждают. Германия для них, как правило, лишь место пребывания, место, где удобно и безопасно жить, но оно для них чужое, об этой стране они за редким исключением не пишут. Срок деятельности этих людей ограничен сроком их жизни, как правило, приближающейся к концу.
Между тем „Берлин.Берега“ начинает вводить в культурный обиход германского русскоязычья другое поколение литераторов. Это сравнительно молодые люди, приехавшие в Германию в отрочестве или молодости, освоившие в той или иной мере здесь язык и обретшие или обретающие здесь профессию. Они пишут по-русски, но Россия их мало интересует. Они живут в пространстве Берлина и других немецких городов, впитывают в себя эту реальность и сливаются с ней.
В коротких новеллах журнала „Берлин.Берега“ перед нами предстает богемный мир берлинской улицы, увиденный не извне, а изнутри, подчас возникают странные молодые люди, живущие неизвестно на что и неизвестно как. Иногда границы реальности размываются, уходят в иное время и пространство. Это не добротный реализм авторов „Мостов“, в „Берегах“ порой проскальзывают сюрреалистические мотивы, фантасмагорическое смещение реальности. Иногда такие рассказы интересны, иногда нет. Журнал охотно предоставляет свои страницы новичкам, начинающим литераторам, но есть и опытные сложившиеся писатели.
Русские европейцы
По-моему, лучший прозаический материал номера — новелла Алексея Макушинского „Остерго“. Это, используя термин другого автора журнала, Светланы Тархановой, итинерарий — жанр литературы, в котором паломники или путешественники описывают свои впечатления. В другом разделе журнала — публицистическом — Тарханова пишет о немецком итинерарии Достоевского.
Макушинский путешествует по Дании, по северной Европе, у него ломается автомобиль и он чинит его со всякими приключениями. Казалось бы, сюжет незамысловатый, но написано всё точно, интересно, читается легко и сочувственно по отношению к автору, вернее к его лирическому герою.
Макушинский доброжелателен, чуть ироничен и открыт по отношению к окружающему его миру. В отличие от Достоевского с его раздражительностью и даже презрением ко всему немецкому, швейцарскому, к красотам этих стран, их культуре. Я, разумеется, не собираюсь сравнивать этих двух писателей. Но Достоевский — ушедший в себя эгоцентрик от культуры, что в известной мере определяется особенностями его гения, а Макушинский — это русский европеец, которому Европа, несмотря на некоторую иронию его описаний, всё-таки мать родная.
Как и у некоторых других авторов журнала, у него как будто бы и нет груза советизма со всеми его аллюзиями, с диктатом идеологии и прочими прелестями, которые сейчас восстанавливаются в сегодняшней России. Они чувствуют себя свободными людьми, уехавшими в свободный мир.
Но что будет дальше с этим поколением литераторов, как долго они будут сохранять связь с русской культурой, определяемую языком их сочинительства? Думаю, что одни уйдут в немецкую культуру, станут немецкими литераторами, как Лена Горелик, которая, в сущности, немецкая писательница, думающая и пишущая по-немецки, несмотря на свое русско-еврейское происхождение.
Кое-кто уедет в Россию, коль скоро там изменится политическая ситуация и станет вольготнее жить и дышать. И наконец, третьи станут вести двойную духовную жизнь, коль скоро они будут продолжать писать по-русски. Как мне кажется, такая двойная жизнь не способствует творческим достижениям.
Сто лет назад
Напрашиваются исторические аналогии. Сто лет назад, в первой половине двадцатых годов, Берлин был духовной столицей русской эмиграции. Потом этот духовный центр переместился в Париж, а потом за океан. Но, тем не менее, не лишне вспомнить, что в начале двадцатых годов в Берлине выходило больше русских книг, чем в России. Куда же всё это подевалось? Одни русские писатели, как Эренбург и Алексей Толстой, вернулись в Россию, что было пострашнее, чем вернуться туда сейчас. Другие, как Ходасевич, уехали в Париж. Третьи — перемещались по белу свету, искали пристанища, и писали всё незаметнее, если вообще писали. Четвертые уходили в мир иной, найдя упокоение на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа
Но это были литераторы уже сложившиеся, известные, принесшие „на подошвах башмаков“ в эмиграцию культуру Серебряного века. Они канули в Лету, а вернее — в историю русской литературы. Но ведь многим из тех, кто начинают группироваться вокруг журнала „Берлин.Берега“ ещё предстоит развиваться в литературе. И как это сделать, оторвавшись от русских корней и не обретая себя в немецкой культуре? Не знаю. Возможно, что каждому из этих литераторов придётся делать выбор.