Евгения Багмуцкая

Подборка опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №9+/2020

***
и я хочу тебя узнать, но, видишь, дым
стоит столбом, пора бежать и меньше драмы.
так падал свет, что ты казался мне родным,
но это всё всего лишь фильтры инстаграма.

мы улыбаемся, и жалость словно мёд
течёт с твоей руки на все мои запястья,
и липнет кожа к коже, чтобы оторвёшь,
а там ожоги, незаметные от счастья.

из вен выходит алкоголь, ты вместе с ним,
хоть и цепляясь микропальцами за память,
и я хочу тебя себе, но, видишь, дым
стоит столбом, и я стою к стене губами.

***
эта осень меня давила, а жива,
только крошечной стала огромная голова,
копошатся внутри нее маленькие слова,
незаметные богу точильщики, короеды,

проедают во мне свои узенькие ходы,
и мне хочется плакать, но больше здесь нет воды,
все иссохло без всякого повода и беды,
и последняя радость иссякла уже бесследно.

и хотя я иду, за мной не идёт никто:
перелетные птицы покинули вдруг гнездо,
беспокойное море волнуется под стеклом,
но не слышно ни звука, всё замерло до заката,

эта осень давила, и вот я как маргарин,
и у тела теперь тридцать пальцев и десять спин,
вот какое чудовище, гоблин и арлекин:
многорука, глупа, бесполезна и горьковата.

о такой и не жалко забыть, но другим, не мне,
я же заперта в этих сомнениях и вине,
я лежу в своей крошечной, глупенькой голове
и шепчу: «ну вставай же, не так-то тебе и худо»,

и смеются точильщики, часики их стучат,
и усами меня щекочут, и верещат,
но не знают, что я триста раз попадала в ад
и уже триста раз выбиралась сама оттуда.

***
здесь никто никого не держит, всем просто лень,
то, что можно прибрать к рукам, дешевеет быстро,
я ложусь на тебя — как на город ложится тень:
невесомо, беззвучно, едва высекая искру.

и я слышу, как там, подо мной, корабли гудят,
как колышется парус, как волны идут стеною,
марширует усиленно рота твоих солдат,
заполняя собой ненасытную лодку Ноя.
все уходит в других, ничего не дается мне,
уберечь бы на память хоть крошку с плеча, хоть волос,
я лежу на тебе — как на самом песчаном дне
раскрывает объятия теплая безысходность.

покачнётся стена и обрушится дом и тыл,
день сметёт меня махом, как будто и не бывало,
так снимают с себя тех, кто спас нас и кто укрыл,
но не знал, что и этого мало,
ничтожно мало.

***
выпускает солнце тепло наружу,
вытекает жар на бетонный сад,
ты как будто богом не обнаружен
или просто выбран им наугад,
как понять — рука приложилась крепко
или же напротив чуть пронесла,
если это сердце в тебе как метка
что зачем-то намертво приросла;

ты и сам хотел бы задраить люки,
занавесить окна своей души,
но внутри по-прежнему слишком гулко,
сколько эту громкость ни приглуши,
и стоишь избитый и опалённый,
так и ждёшь — увидят и заберут,
словно первоклашку, домой, с продлёнки:
приведут, согреют и спрячут кнут;

но бежит тепло по домам и крышам,
оживляя то, что давно мертво,
чтобы ты — растерян, нелеп, унижен,
наконец, увидел в себе — его,
и на самом дне, среди слез и пыток,
разгадал нехитрый совсем расчёт:
ты затем, чтоб солнце пекло затылок —
бесконечно нежно
и горячо.

***
никто не готовил, сказали, бери, люби,
молочные реки, кисельные берега,
прижми поскорее младенца к своей груди,
не дай ему вырасти раньше, чем загадал,

не плачь, если жалко, натягивай сотни лиц,
чтоб только он знал, ты сильнее всех тёмных сил,
держись за него, если надо — воюй, дерись,
и делай всё то, чтобы он тобой был любим,

ещё, говорили, запомни, как хрупок мир,
в котором ты счастлив, когда он смеется так,
что всё вымирает, сметает с лица земли
смешное, дурацкое, мелочное, пустяк.

забыли сказать об одном — с этих самых пор
ты больше не тот, кем ты был, принимай провал:
все то, что ты знал о любви — просто полный вздор,
о страхе — ты в принципе
знать ничего
не знал.