Хроника притяжения
рассказ
Он и она — с чего начать? Что ж, впервые они встретились в Германии на русском поп-рок-концерте. Выступавший коллектив «Фарфор Фюрера» возник сравнительно недавно — впрочем, за несколько лет существования уже успел распасться и вот теперь вновь воссоединиться ради тура по Европе, таким незатейливым коммерческим трюком вызвав невероятную эйфорию у почитателей.
Итак, ему недавно исполнилось двадцать семь, ей было за тридцать, и между ними не было ничего общего, кроме, разве что, отсутствия интереса к выступлению на сцене: он оказался на концерте случайно, воспользовавшись предлогом для встречи с одной рыжеволосой фанаткой творчества «ФФ», с которой слишком долго переписывался онлайн (и которая так и не пришла — по причине сильнейшего желудочного отравления). А её притащил русский муж, уверявший, что музыка ей понравится, а тексты — не самое главное.
Группа рассчитывала представить в первую очередь новые, гораздо более экспериментальные композиции, однако поклонники желали слышать исключительно старые хиты — и, узнавая их по первым аккордам, начинали реветь и подпрыгивать от восторга, пьяным хором перекрикивая оригинальное исполнение. И как раз когда со сцены зазвучали строчки, где рифмовались «лубриканты» и «теории Канта», он в очередной раз нервно огляделся в поисках своего свидания — и взгляды их встретились. В это мгновенье один из софитов над залом взорвался, предсмертной вспышкой озарив всё вокруг — и обнажив его и её мысли. Пока из помещения выводили нескольких пострадавших от осколков зрителей, очень многое в жизни этих двоих сразу приобрело смысл: он неожиданно понял, почему иммигрировал именно в Германию, почему согласился на работу именно в этом городе, почему пришёл именно на этот концерт. А она так испугалась осознания того, почему связала себя узами брака именно с русским меломаном, что немедля потупила взор и так сильно схватила мужа за руку, что тот вздрогнул, а потом усмехнулся, решив, что совместная вылазка была прекрасной идеей. Он и она отвернулись и одновременно замотали головами, чтобы избавиться от бредового наваждения, которое (как они предположили) было не более чем последствием комбинации крепких коктейлей; и всё же они ещё раз или два с тревожным любопытством бросали косые взгляды друг на друга.
Несмотря на то, что концерт продолжился, исполнители были сбиты с толку случившимся, стали негромко переругиваться между песнями и под конец предпочли вообще не выйти на бис, чем крайне разочаровали публику. Возмущенная толпа хлынула к выходу, и, растворившись в ней, они потерялись из виду. И оба тогда понадеялись, что — навсегда.
Но забыть не смогли.
Ясным весенним днем две недели спустя они столкнулись на блошином рынке, расположившемся прямо на проезжей части одного из центральных переулков. Среди палаток с пивом и стендов с самодельными украшениями из кожи, оглохнув от пошлых шлягеров и праздной болтовни, она искала подарок сестре на день рожденья, а он просто добирался после работы домой, отказавшись от обходной дороги по параллельной улице. После того, как оба взглянули друг другу в глаза, они замерли и не смогли притвориться незнакомцами. Задавшись мучительным вопросом, почему сегодня на ней именно эта застиранная блузка, она криво улыбнулась, он же приветственно поднял руку — и им обоим показалось, что в этот миг земля сотряслась и грянул гром. Только то были вовсе не тектонические процессы и даже не атмосферные явления: чуть дальше по улице произошёл первый в городе террористический акт (ответственность за который позже взяла на себя одна запрещённая религиозная организация). Взрывчатка была заложена под каруселью как под «рассадником греха», и когда прогремел взрыв, выжившие страшно закричали и стали разбегаться в разные стороны. Из окон близлежащих домов дождем посыпались стекла, в припаркованных машинах завыли сигнализации, а переулок заволокло белым не то дымом, не то облаком пыли, и прежде чем они сообразили, что происходит, его сбили с ног спасавшиеся бегством. Он больно ударился затылком о бордюр мостовой — и последнее, что он увидел до того, как окончательно потерял сознание, был исполинский силуэт некоего добропорядочного гражданина, подхватившего её на плечо и скрывшегося с ней в расползающемся тумане…
В больнице у него диагностировали шок; впрочем, сильной травмы головы обнаружено не было, и он скоро вернулся домой. Теперь им овладела решимость во что бы то ни стало разыскать её — для чего он, как истинный современный принц, зашёл в интернет и принялся изучать в социальных сетях списки гостей прошедшего концерта. После ознакомления с несколькими сотнями женских профилей разной степени откровенности он уже было отчаялся, как вдруг обратил внимание на один — с невзрачным именем и тираннозавром в медицинском белом халате на аватарке. Это действительно был её аккаунт. Убедившись, что она жива и здорова, он напряженно, до конца, просмотрел все опубликованные на её странице смешные видеоролики, прочитал статью о сборе подписей в защиту какого-то местного профессора, долго исследовал фотографии семейных путешествий на Гоа и почему-то в Узбекистан, силясь даже в истории «лайков», словно в почерке, разобрать её характер. Но в итоге выяснил лишь одно: у них совершенно не было общих интересов и вкусов. Ни в кино, ни в литературе, ни в музыке — даже в политике они, судя по всему, придерживались разных убеждений. О чем говорить, если они и внешне не подходили друг другу?! Она была высокой, худой германкой с длинными прямыми волосами, он же — низкорослым, кучерявым иностранцем со склонностью к полноте и неприязненным отношением к немецкому менталитету. Они не были похожи ни на знаменитостей, ни на бывших, ни на родителей — так что, сердцу и разуму не было за что зацепиться, зато тело знало, что они должны были быть вместе. То была необъяснимая страсть, которая поначалу смущала их, а затем постепенно стала сводить с ума.
Волнуясь как школьник и чертыхаясь вслух, он написал примерно семнадцать разных вариантов сообщения: первое было глупейшим, вроде «Привет, как дела?»; пятое было самым развернутым, с описанием его биографии и перечислением всех регалий; одиннадцатое было в стихах, а двенадцатое было самым грубым, с прямым предложением секса. В результате, он остановился на том, где спрашивал, обратила ли она на него на концерте внимание и, если да, не хочет ли пересечься с ним на кофе.
Получив его записку, она кивнула самой себе, словно только этого и ждала, и, недолго думая, ответила русским «Да!». Весь оставшийся день она размышляла, не слишком ли опрометчиво было с её стороны поставить в ответе восклицательный знак.
В условленный час он сидел за столиком в кафе и читал русскую прессу, где, среди прочего, сообщалось, что после единственного выступления в Германии группа «Фарфор Фюрера» вновь распалась (видимо, на «Фарфор» и на «Фюрера»). Он смял газету и начал фантазировать, как она сейчас, возникнув из ниоткуда, подойдет и сядет по правую руку от него. А что, если это будет не она? А её муж? Тот вполне мог завладеть её смартфоном, прочитать сообщение и жаждать теперь наказания дерзнувшего. Пока он предавался воспоминаниям о том, как дрался много лет назад в другой стране, в совсем другой жизни, — в дверном проеме появилась она. На этот раз улыбнулся он, а она попыталась повторить тот приветственный жест рукой, какой он сделал при последней встрече.
И всё же, прежде чем он успел приподняться, чтобы отодвинуть для нее стул, — ей на шею, с невнятным бормотанием, бросилась некая встрепанная девица и увлекла её по направлению к барной стойке. Выяснилось, что то была старая приятельница, как раз узнавшая у врача свой страшный диагноз и надеявшаяся найти забвение в алкоголе. Приятельница говорила, говорила, называла «счастливой случайностью» тот факт, что она зашла именно в это заведение, потом плакала, потом истерично смеялась, заставляя каждый раз вздрагивать официанта. А она, сидя к нему спиной, в основном молчала и лишь изредка поглаживала подругу по плечу. Наблюдая за этой сценой, он словно находился на операции под неудачной общей анестезией — всё видел, слышал звуки вокруг, испытывал боль, но не мог закричать об этом в голос. Он допил кофе, через какое-то время молча расплатился и вышел на улицу. Яркий свет и транспортный шум заставили его ненадолго зажмуриться.
Когда он, уже в нескольких кварталах оттуда, пристегивался на заднем сиденье такси и произносил свой адрес, в машину внезапно запрыгнула она, запыхавшись, с шумом, шелестом, множественными шорохами своего несуразного плаща, опустилась рядом и, наконец, перевела дух, упорно не глядя в его сторону. Поперхнувшись собственным голосом, он повторил адрес — и машина тронулась. При этом душный салон наполнился такой звенящей энергетикой, что даже таксист угадал, что радио лучше выключить (где как раз рассказывали о невероятной вспышке криминала в городе за минувший час).
В накаленной тишине они, каждый глядя в свое окно, задыхались от разливавшегося по телу предвосхищения. Хотя оба, несомненно, были слегка сконфужены, поскольку ничего подобного с ними никогда не происходило: он вспоминал, убрано ли у него дома; она размышляла, стоило ли в подобной ситуации начать непринужденную беседу, скажем, о погоде или проблеме беженцев. Не выдержав, они, будто невзначай, соприкоснулись пальцами на сиденье между ними — и вмиг одернули руки, так как обоих больно ударило током. По недомыслию предположив, что дело всего лишь в статическом электричестве от одежды, они от испуга и облегчения громко захохотали, тотчас забыв о напряжении между ними. Всё стало простым и не требующим объяснений — однако взрыв смеха за спиной оказался настолько неожиданным для отвлекшегося водителя, что такси незамедлительно врезалось на перекрестке в борт белого лимузина с лентами на капоте.
Они покинули машину несколько оглушенные. Таксист с окровавленным лицом заглядывал в окна свадебного лимузина и надрывно причитал; вокруг быстро собиралась толпа зевак. Она оглянулась, сделала в голове какие-то нехитрые вычисления и, решительно взяв за руку, потащила его в сторону отеля, выглядывавшего из тени платанов на углу. Следуя за ней, он чувствовал себя маленьким мальчиком, ведомым родительницей на заклание в парикмахерскую, и даже прикинул, насколько уместно будет немного посопротивляться и поныть.
Позже в номере они раздевались по обе стороны кровати — нарочито медленно, тяжело дыша, с жадной, нечаянной вседозволенностью разглядывая друг друга. Казалось, они сдерживали бушевавшие желания, боясь напугать самих себя. И когда они покончили с одеждой, то обошли кровать и стали тихо сходиться, ощущая босыми пятками жесткий ворс дешевого коврового покрытия и прикрывая глаза перед назревающим первым поцелуем.
В этот почти трогательный момент на её мобильный позвонила сестра. Она сразу же бросилась к телефону, точно после всего произошедшего догадывалась, что ничего хорошего подобный звонок сулить не мог. И действительно: закончив разговор уже на полу, сжавшись голым комочком у минибара, она глухо произнесла, что только что умерла её мать. Он промямлил что-то о соболезнованиях, сообразив, что ни о каком соитии речи больше быть не могло, а она заплакала, сама не отдавая себе отчета, были ли это слезы лишь из-за случившегося горя, которое она ещё была не в состоянии осознать, или отчасти из-за очевидного факта, что они были парой, которой не суждено было быть вместе. Карма, судьба, проклятие — называйте, как хотите: стыдливо-суетливо одеваясь, они понимали без слов, что им не стоило больше встречаться, ибо каждый их шаг навстречу друг другу грозил несчастьями для окружающих.
С тех пор они долго не виделись. Теория о разрушительной силе их близости легко находила подтверждение в повседневной жизни: они могли, например, на протяжении дней слышать в теленовостях только позитив о подъеме экономики, новых открытиях в науке и технике, торжественных свадьбах королевских особ. Но стоило ей задуматься о нём, а ему — лишь представить её рядом с собой, вспомнить ложбинку над ключицей, оголившейся ещё тогда, на концерте, как тень опускалась на экран телевизора: стремительные падения мировых валют следовали за цунами и ураганами, уносившими сотни жизней, а перепуганные ученые пожимали плечами, столкнувшись с ужасными, доселе неизвестными эпидемиями. Тогда он включал порнографию и старался утешить себя мыслью о том, что у других девушек тоже бывают ложбинки, а она погружалась в хлопоты в связи с распродажей вещей из маминой квартиры.
Вопреки всему, вожделение изнуряло: болезненная зависимость от того, что они никогда не пробовали и вряд ли смогут попробовать, погрузила их в темный, жаркий морок, мешавший воспринимать реальность адекватно. Он сильно похудел. Его друзья, ощущая себя чудаковатыми второстепенными персонажами романтических комедий (и тем самым катастрофически перепутав жанр), как умели, выражали сочувствие и предлагали помощь. У них даже нашлись общие немецкие знакомые, которые никак не желали понять его страданий, утверждая, что она «прибабахнутая филателистка с лошадиным лицом».
Ее подруги, естественно, так ни о чем и не узнали, благо после свадьбы их осталось немного. Разве что коллеги по лаборатории, где она работала, отметили неожиданный для нее, особый садизм в экспериментах над мышами и кроликами. А когда она разобралась с квартирой матери, то решительно взялась за собственную, принявшись переставлять мебель и менять цветовую гамму обстановки. Почесав свою модную бородку, муж высказал предположение, что у нее «окаянные дни» (он искренне считал себя остроумным человеком и каждый раз придумывал новые названия для ПМС, а жену, кстати, именовал «Кисюнь»), и уехал на неделю в командировку.
И всё бы ничего, и жизнь, быть может, текла бы как прежде, да вот однажды, в конце лета, она всё-таки приснилась ему. Изначальный сюжет был явно навеян просмотренным накануне фильмом, поскольку они вдвоем, в мешковатых комбинезонах, бегали по дому его детства, охотясь за привидениями, а затем, забыв о своей миссии, стали заниматься любовью прямо на кухонном столе, в обволакивающих облаках муки, между свежеслепленных пельменей. Наутро он уже не помнил содержание своего злополучного сна, а потому, когда узнал из новостей о многочисленных маршах неонацистов по стране и погромах, был уверен, что никак к этим трагедиям не причастен. Более того: он даже смог уверить себя в том, что все происшествия в прошлом были не более чем нелепым совпадением, а значит — нет ничего невозможного или непреодолимого. И тогда он, рассудив, что обычное время траура миновало, вновь написал ей. Что, мол, если она всё ещё хочет видеть его, то он будет ждать её в том же отеле. Там-то и тогда-то.
Короткий ответ пришёл через полчаса — в этот раз на немецком, без восклицательного знака.
Придя в отель, он был слегка озадачен, столкнувшись в вестибюле со старым плачущим портье. Выяснилось, что за время с предыдущего посещения отель обанкротился и сегодня, за сутки перед закрытием, хозяин покончил жизнь самоубийством, не справившись с потерей фамильного бизнеса. Отогнав неприятные предчувствия и проследовав в номер, он закрыл за собой дверь и первым делом разделся, аккуратной стопочкой сложив одежду на стуле, после чего рассудил, что ей, наверно, захочется в этот раз именно раздеть его, как ему хотелось раздеть её, а потому он оделся вновь — и, стараясь унять дрожь, сел на краешек кровати и стал ждать. Наконец, в дверь постучали. И тогда произошло то, чего он, на самом деле, опасался в кафе: на пороге стоял её муж. Несмотря на то, что на пути к отелю была придумана красивая, презрительно-уничижительная речь, и то, что насилие противоречило его повседневной философии, при виде любовника своей жены муж молниеносно потерял контроль над собой и ударил конкурента в лицо. Услышав хруст собственного носа и сразу упав навзничь, он закричал, а про себя грустно подумал, что инстинкт самосохранения отказал ему, видимо, окончательно. Муж продолжал бить ещё какое-то время, потом устал, поднялся и, выдержав драматическую паузу, всё же выдал заготовленный монолог. И вот тут он, откашливаясь, лежа на полу обанкротившегося отеля, стал хрипло смеяться — оттого что её муж, видимо, был не в курсе того нюанса, что только что избил соотечественника, а потому говорил по-немецки, с диким акцентом, путаясь в артиклях и порядке модальных глаголов в придаточных предложениях, из-за чего само гневное послание заблудилось где-то по дороге. Вид смеющегося в луже собственной крови человека был настолько пугающим, что муж побледнел и, закрыв рот рукой, быстро скрылся за дверью.
Продолжая рассматривать лепнину на потолке, он шмыгал носом и пытался убедить себя в том, что в следующий раз обстоятельства его непременно убьют. Но назад пути не было.
И тогда он начал действовать.
В тот день, когда он нашёл её адрес, она, в очередной раз испытав голод и одиночество рядом с супругом, заперлась в ванной и перечитала статью о наказаниях за измену в восточных странах. Описанные ужасы помогли ей выглядеть за завтраком радушной и любящей хозяйкой. После чего, посетовав на отсутствие сапожек, подходящих к купленной на прошлой неделе юбке, она заявила, что отправляется на шоппинг, и выскользнула из дома ещё до того, как её муж вспомнил, что это было воскресенье. Перевела дух она уже за углом. Прислонившись к шершавой стене цветочного магазина, она только сейчас заметила мужчину, стремительно и целенаправленно приближавшегося к ней (поначалу, из-за его сломанного носа и синяков, которые ещё не успели сойти, она действительно не узнала его). Однако он, зная о возможных последствиях, заранее продумал каждое свое движение: не дав ей опомниться или вскрикнуть, он обхватил её шею рукой, притянул к себе и поцеловал в губы. Затем так же резко отстранился и быстро, без оглядки, зашагал по улице прочь, оставив в её руках конверт — с картой, билетом и подробными предписаниями. Она ошалело смотрела ему вслед; он же, тотчас получив сообщение от родственников на мобильный, как раз читал о том, что на его родине началась война. Чувствуя её взгляд и потому не замедляя шаг, он тихо застонал, но на тот момент он уже был совершенно убежден в том, что происходившее было необратимым процессом, а они — лишь орудием вселенной, частью некоего непостижимого плана.
Ее оправдания были несколько иными, хотя она тоже поверила в то, что выбора у них не было. Утром, лежа в постели с закрытыми глазами, она всё прислушивалась к тому, ушёл ли муж на работу, и раз за разом мысленно повторяла порядок намеченных действий. Оставшись одна, она собрала все необходимые вещи в большой походный рюкзак — спокойно, уверенно, словно собиралась вернуться. Избежав прощания лицом к лицу, единственное, что она почему-то посчитала важным перед побегом, так это сжечь всю коллекцию почтовых марок, среди которых свои любимые — с диснеевскими принцессами. Глядя на огонь в умывальнике и обуглившиеся, разлетающиеся по кухне разноцветными бабочками обрывки, она странно улыбалась самой себе. Позже, уже из самолета, она написала мужу, отцу, которого впервые за несколько лет увидела на похоронах матери, сестре и ещё нескольким подругам, с которыми вместе училась на факультете биохимии, — о том, что всех любит, просит понять и простить. Тем не менее, она, как ни старалась, не может иначе, она всегда была своенравным и свободолюбивым человеком — и, возможно, этот мир вовсе не заслуживает права на существование, если судьба намерена принимать подобные решения за нас. Поэтому будь что будет — но исключительно на её собственных условиях… После чего она извлекла из своего телефона SIM-карту и сломала её как печенье пополам, а по прибытии в Финляндию без малейшего сожаления избавилась и от всех прочих электронных девайсов — всё по его инструкциям.
В двухместном кабриолете, взятом в аэропорту на прокат, она в вынужденной тишине (чтобы радио не смутило очередными известиями) долго двигалась по автостраде на север, минуя толпы демонстрантов, огни городов, рекламы бензоколонок, — он умышленно выбрал место, где их никто не мог знать и не вздумал бы искать, место, находившееся вдали от цивилизации и, соответственно, средств массовой информации, в стороне от всех основных авиамаршрутов (ведь падающие самолеты могли также отвлечь от намерений). Бросив машину посреди поля, последние километры она шла пешком, с рюкзаком за плечами, по глухому финскому лесу, до которого он должен был добраться с противоположной стороны — на моторной лодке по воде. Сквозь сырость соснового бора, под оглушительный хруст веток под ногами, огибая болота и не обращая внимания на россыпи обольстительных ярко-красных и синих ягод, — она отважно шагала вперед, следуя ориентирам, обозначенным им на карте. В конце концов, она, как и рассчитывала, успела ещё до сумерек, выйдя на заветную поляну с заброшенным срубом, уставившимся на чужеземку пустыми глазницами покосившихся окон. Внутри было затхло и пыльно — природа давно забрала под свою власть то, что когда-то принадлежало человеку, облагородив интерьер по-своему. Она вздохнула (значит, всё должно было произойти именно здесь?) и для начала выпила водки, чтобы согреться. Затем выгнала наружу семейство енотов, накинула тряпки на разбитые окна, затопила печку и расставила свечки по углам и полкам. При новом освещении, под треск горящих поленьев, в избушке стало даже уютно, однако ей было всё равно — застилая постель привезенным белоснежным бельем, она думала о другом: он опаздывал (правда, по причине некоторых случившихся по дороге трагедий, на которые он нетерпеливо закрывал глаза). Выглянув в живую черноту леса, она даже забеспокоилась, не струсил ли он, отчего с вмиг навалившейся усталостью почувствовала себя дурой, но тут скрипнула дверь, из его рук выпали фонарик и чемоданчик, полный контрацептивов, и они бросились в объятия друг друга, чтобы наконец обрести самих себя.
Больше их ничего не сдерживало.
Они стали совокупляться столь остервенело, что в считанные мгновения потеряли всякий человеческий облик, отдавшись друг другу без остатка, без памяти, заполонив собою всё пространство, заменив весь мир: одежда трещала по швам и разлеталась лоскутами в разные стороны, грозя зацепить пуговицами глаза. В их шепоте не было слов, в их движениях не было любви, но они были одним целым, выворачивались наизнанку точно лайковые перчатки, бились в конвульсиях и кричали в голос от боли и наслаждения, не опасаясь того, что соседи начнут стучать по батарее или вызовут полицию, — на десятки километров вокруг не было ни одной живой души, кроме непуганых птиц и диких животных.
Время смущенно отвернулось от них, и тогда секунды превращались в тягучую вечность, которая тут же остывала и рассыпалась на часы и минуты, и за ночью наступил день, поспешно сменившийся следующей ночью. Снаружи, кажется, бушевала буря, тщась изо всех сил сокрушить скрипучую цитадель плотской страсти, стерев его с лица земли, хотя, вполне возможно, что им действительно лишь так казалось. Во всяком случае, они продолжали оставаться тварями человеческими, поэтому в определенный момент усталость всё же взяла верх — и, совершенно обессиленные, они вдруг обмякли, притихли и счастливо уснули, обхватив друг друга руками и ногами, прямо посреди очередного акта, который, если верить статистике одного глянцевого журнала, мог бы стать историческим рекордом.
Когда поутру он проснулся, то решил её пока не будить, однако не удовлетворить свое любопытство он не мог. С усилием поднявшись с постели, он медленно, чуть пошатываясь, подошёл к окну, смахнул отяжелевшие от влаги тряпки — и стал внимательно разглядывать розовый, девственно-чистый рассвет, жирным пятном расползавшийся над горизонтом.
После чего он слабо улыбнулся и пробормотал:
— Забавно… Конец света я представлял себе как-то иначе.