Новый узор на денёк
***
вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? (Быт. 22)
Есть огонь и дрова, а барашка ты мне нарисуй,
Или песенку спой мне о нем, нежно трогая струны.
Так ли плачется странникам в семь очищающих струй,
И тихонько смеются в слезах отражённые луны?
Есть огонь и дрова, но барашек так рвётся из пут,
Будто знает, что сказка о нём не для взрослого сердца.
Вот растаял дымок, и не страшен обратный был путь,
Не тернист и не долог в сияньи песчинок и терций.
Вот и дом, лишь спуститься с горы, а барашек уснул,
Жив по воле ребёнка, его усмотреньем монаршим…
Никакая не жажда, а плач морщит кожу у скул
Старика. Или взрослого. В общем, того, кто постарше.
***
что, дунька, как тебе европа,
да, ладно перейди на мат;
за коп. воды, за три — с сиропом
плеснёт застойный банкомат.
а что ещё там выдавали,
какие тайны и люлей…
ни молотов, ни наковален
уж нету тех. но ты налей.
налей и мне, дружочек дунька,
и я, святая простота,
наивно богатила думкой
что нам без старости до ста,
что, коли живы, привыкаем.
сожги кораблик утлый мой,
спасительница навсикая,
мираж на полпути домой.
***
скрипач на крыше
стрелком не стал.
скрипач не нужен, скрипач устал,
но крыши это
такой мир:
то
взлетишь – и лето
твой камертон,
то вдруг зависнешь,
вдыхая синь,
в которой весь наш
кувшинчик сил,
смычок сам-друг и
сачок для снов.
цветные дуги
не растрясло
в воздушных ямах.
спустись, и вот
тебе для самых
высоких нот,
где луч застрянет
рассветно-рыж,
певучий странник,
ухабы крыш.
И работа подённая —
Что ни день, то урон.
***
Богу угодны такие дома, где девушка Фанни,
Тихо сидела в Богу угодном кресле,
На угодных Богу колесах. Совсем не в храме
Сидела Фанни, тихо мечтая о маме,
В чьей утробе глаза Фанни умерли и не воскресли,
В чьей утробе так странно скрючило дух и плоть.
Приходила мама, и дух распрямлялся в теле,
Двадцатисемилетнем. Это было подобно чуду:
Она отвечала не „да“ и „нет“, а „хочу“ и „не буду“.
Давала себя уложить, валялась в постели,
Радовалась, дёргала себя за рыжую стрижку.
Персонал заглядывал: не было бы припадка.
Соглашалась на воду без сока, пересаживалась, играла,
Лезла в сумку рукой и предметы там узнавала,
Нюхала, ела яблоко и говорила „сладко“.
А потом и вовсе: мальчик-нянь садился за пианино,
Поскольку студент и умеет. Звучала церковная песня.
Мама теперь уходила. Красивая и моложавая дама,
Муж, престижная должность, дочь Фанни, у которой прекрасная мама.
Оставались студент-нянь, я и Фанни в своём детском кресле…
Фанни, всё еще ожившая, пела, плакала и смеялась
В мирах звуков и запахов, в тех прекрасных, несметных…
Был подчеркнуто женственен мальчик из персонала.
Мне подумалось, что цыгана нам не хватало,
Чтобы спеть квартетом бессмертных.
***
пляс скромных балясин, балкончик висит,
отбита волюта не в такт
декору стены вторит „до, ре, ми, си“,
не делая даже антракт.
вот ветка отбросит тенистую плеть,
под птицы чирик „покорми“…
и лифт в этом доме — суровая клеть,
что клацнет не в шутку дверьми,
и вышедший будет твердить о родстве
в осенний струящийся тлен.
а школьница будет брести по листве,
и юбочка ниже колен.
потом на уроке, покончат с „жи-ши“
мелок и доски антрацит.
советские люди просты, хороши,
а плох лишь один дефицит.
так память твердит не поверившим нам,
кино, адреса, имена…
опять аркатурных задумчивых гамм
встаёт ей навстречу стена.
***
Как ветрянкой забытою болен
И ботаник и воин и волен
Знать что кожица снова кора
Непосильная стайке пираний
Вот и лёгких пора умираний
И нетрудных рождений пора
Пересохла июньская фляга
Что ты в руки возьмешь кроме флага
С переломом привычным древка
Одуванчик уже это лето
От цыплёнка прошёл до скелета
В два дыханья
В два легких рывка
Банный лист в небе парком и голом
А ещё чистотел частоколом
А ещё усечённый пенёк
Что трухлявым назначен и вскопан
И вертлявым дном калейдоскопа
Стянут в новый узор на денек
***
Вечер парк птичий свист на горячем поддоне плачет запахом лист как растёртый в ладони это просто жара твой солёный орешек уходи из вчера из чернухи из пешек в никуда в синий дым в запестревшую гибель где-то есть гулкий Крым и ничтожная прибыль быть усталым и злым не встречая упрёка заплетая в узлы нить пустого урока ни о чем просто так не усвоишь не страшно серый в яблоках лак он речной он вчерашний раз уж гол как сокол то не стал тебе впору тороватый Подол подоткнутый под гору
***
он начинает урок словами „я верю в лучшее в вас“
класс понимает иронию это последний класс
тихо дрочат свои гаджеты а другое вон тот у стены
семеро будут успешны трое из них умны
почему бы не верить в лучшее в людях и в нас и в них
аngry bird подлетает к доске превращая её в триптих
религиозного содержания
тетради собрать как оброк
звонок с урока истории
это последний урок
Детская площадка
Чистенькая площадка для игр, увенчанная
каравеллы грубоватым фанерным подобием,
качели не скрипучие и не увечные,
а песочница не просто, а с учебным пособием.
Борька любит “кораблик”. Приходится ехать в автобусе,
мусоля свои мысли, огрызаясь на его дискант звонко-девичий…
Обстоятельства места привычны на этом глобусе,
а другого не завезли, как известно. Но это мелочи.
Есть время пережевать своё бремя воскресного
папы. Эмигранта-не-из-удачливых, старая песня, а?..
Даже малой различает машины окрест него.
Выучил сам, всё-таки память в тебя — чудесная.
Да-да, не крут. Но и жизнь дана тихая и пологая,
тебе амбициозному, грустному и не цветистому…
Детская площадка под окнами детской же онкологии.
Со странным стыдом помнишь: мы едем из дому…