***
Потёртый френч — немодный уже лет шесть,
Вечная трубка, взгляд — скупой и неброский.
Вечную ручку берёт, как прыгун — шест,
Иосиф Виссарионович Бродский.
За деревянной дверью ни волхва, ни вола.
В шкафу ни скелета, ни поллитровки.
Звёздное небо письменного стола —
Это оспины отражаются в полировке.
Текст состоит из предателей и ворья,
Так лица с наплывом делаются зернистей.
Он взмахивает рукой и выводит: «Я
Терпеть не могу амнистий.
Потому что, когда в деревню войдут зека,
Ни в лес не уйти, ни в небе не схорониться».
Поэт — один на кончике языка.
Тиран — один — меньше, чем единица.
С трибуны чужой гробницы стоять, глазеть,
Посадив народ на ампир и воду.
Мир состоит из понятных ему газет
И людей. Но люди требуют перевода.
Вечность раскурена, времени пять часов,
Ночь давит на плечи — баба, а с шеей бычьей.
За окошком лает созвездие гончих псов,
И чёрные точки движутся за добычей.
Зарисовка
Сортир – дощат, приземист, дачен,
По пояс в родину забит,
Как женщина, многозадачен,
И, как мужчина, незлобив.
Он ни на что не даст ответа –
На чём стою, куда иду…
В нём ромбик солнечного света
Справляет малую нужду.
А. Д.
Как только с другой стороны оказываются люди,
Война разворачивается, как баба, плавно и не спеша.
У Петера Зауэрапля заклинивает люгер.
У Сани Петрова перекашивает патрон в ППШ.
Чумазые лица ангелов непременным добром согреты,
Приклады рогов спилены, чтоб не мешать полёту.
Майор на морозе курит трофейную сигарету:
«Ёпта, — говорит, — умеют же, ёпта».
Лёха и Олексiй — на гражданке, считай, соседи,
Харьков, Алексеевка, школа сто сорок девять.
После перестрелки оба идут в соцсети,
А что ещё после боя в мокрой палатке делать.
Время латентных войн (модно писать: гибридных).
Олексiй и Лёха спорят в комментах о зрадах и перемогах.
Только вот бабы плачут, только вот парни гибнут,
Хотя сволочь-статистика говорит, что меньше, чем на дорогах.
САУ лупит нещадно, видимо, падла, любит.
Чинарик, он же недопалок, чиркает о страну.
Как только с другой стороны оказываются люди,
Ты проиграл войну.