Фридрих Горенштейн

Статья впервые опубликована в журнале „Беседа“ (№1/1923). Повторно опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №2/2018

К републикации эссе Андрея Белого

Андрей Белый в двадцатых годах прожил в Германии недолго. До революции он неоднократно выезжал за границу, совершая в том числе очень продолжительные поездки, но никогда ранее не оказывался в статусе изгнанника. Как показало время, существовать в настоящей эмиграции Белому было не просто сложно, как большинству российских уехавших, а буквально невыносимо. Усиливало уныние и то, чтó тогда представлял собой Берлин — это был малоинтересный и довольно однообразный город, вдобавок охваченный, как и вся Германия, жестоким экономическим кризисом.

В эмигрантских рядах были и те, кто так и не вернулся на родину, но были и другие, среди которых оказался Белый. Выехав из России в октябре 1921 года, он уже в конце 1923-го отправился обратно — из-за любимой женщины, ставшей его последней женой. Долгой жизнь Белого не оказалась, но можно хотя бы утешаться тем, что он избежал тюрьмы, лагерей и расстрела, умерев в возрасте 53 лет от инсульта.

Эссе «О „России“ в России и о „России“ в Берлине» было написано Белым в Берлине специально для журнала «Беседа». Как рассказала руководитель московской Мемориальной квартиры А. Белого Моника Спивак, после 1923 года текст никогда не переиздавался, однако в момент выхода этого номера «Берлин. Берега» в российской столице готовится к печати сборник статей Белого для специалистов, в который должно войти и это эссе.

Оно переполнено нескрываемым чувством дискомфорта из-за жизни в Германии, неприятием немецкого уклада жизни, в том числе эмигрантского, и искренней любовью к России — причём России не идеальной, существующей только в фантазиях, а настоящей, той, откуда Белый уехал. Немногие помнят зарю; тени — помнятся, говорится в эссе. Андрей Белый помнил и тени, и зарю, и не боялся писать об этом.

Григорий Аросев

Андрей Белый. О „России“ в России и о „России“ в Берлине¹

1

Писать о «России» в России и о «России» в Берлине мне трудно. Я год говорил о России, писал о России: культура в России теперешней — есть; отвечали: «Оставьте: какая культура в России! России же нет: большевистская выдумка — «есть».

Создалось впечатленье: я — нервно-больной, как и все, приезжающие из России; а тот оптимизм, что с собою привозят «российские» русские в русский Берлин, — экзальтация, нервы, иль — хуже: чудовищное извращение, подобное мазохизму; били – били – били; и — выбили независимость, и «прибили» болезнь.

Я видел по тону, которым слова мои принимались, — догадку; догадка вставала у добрых людей; другие, не добрые, блюстители бодрости русского духа на западе, выражались решительно; это — прием! Разложение эмиграции: и внесение яда в среду ее… Нет России вне Праги, Берлина, Парижа, Белграда, Софии… Россия — в России? Вздор: нет ее: там лишь рабы; на верхах — нет «России» в России. Слова о культуре России — прием, агитация, более гибельная, чем проповедь коммунизма.

Так мне отвечали одни. В другом лагере, мне отвечали другими словами: говорили, что я зачеркнул свои собственные воззрения на культуру России, мной высказанные на лекции «Культура современной России», которую близкие к смене вех восприяли в их смысле; и так испугали, что с этой поры я стараюся не высказывать своих домыслов о России — в «России», сидящей в Берлине.

Оба лагеря в очень нежном согласии; отрицают Россию в России они; недоверие к ней выражается — здесь; выражается — там: неверие — в мысль народа и в силу творчества снизу; одни выражают себя приблизительно так: «Вот все честное, все продуктивное — выслано, в тюрьмах, и те, что живут не в тюрьме, не в Берлине, не в Праге суть стадо баранов, гонимое гуртовщиками. В представленье других возникает Россия не сущая, а декретированная Ресефесером; культура России — культура правительства, сотворяющего из первозданного хаоса: вселенную ценностей.

Тщетно пытаешься об’яснитъ: есть Россия; она — выростает; и — мыслит; отсутствие ежемесячно подаваемой нудной журнальной трухи освежило сознание; мыслят теперь по Ивановски, Сидоровски, — не по Горнфельду и Кранихфельду; теперь функционируют мысли Иванова; он — не Иванов стотысячный, а Иванов такой то: или он не читает Потебню²; или, он читает Потебню, а не Горнфельда: первоистоки остались; посредников — нет.

И пытаешься вновь, об’яснить, что проэкты «Тео» (в нем работал и я) — не культура России теперешней; эти проэкты театра XXX века уснули спокойнейшим сном: под сукном; будучи в 1919 году в Карачеве³ удостоверился я, что о «Тео» ничего не известно в Карачеве; но собрана библиотека там; книги можно брать на – дом; и книги читают: усердно; и Фойгта⁴ («История раннего итальянского Возрожденья) и Моммсена⁵; факт остается: в Карачеве Моммсен читается.

Увы, понял ненужность теперешних выступлений в Берлине. Работа культурная здесь представляется в данных условиях вряд ли возможной мне; факт восприятия это — не более. Знаю: в Берлине так много учащихся; молодежь современной России (интеллигенческая и рабочая) мне понятна, известна; я был с ней в контакте; никто мне не ставил вопросов о степени коммунистичности или белогвардейства в моих убеждениях; и не казался чужим и оторванным я; здесь, в Берлине, я чувствую часто чужим себя, непонятным, ненужным; и молодежи — не знаю; настроение русской публики кажется мне «курфюрстендаммным» каким то; а лекции кажутся отнимающими драгоценное «кафе – ландграфное», «прагердильное»⁶ время; аудитория моя мне казалась пришедшей ошибочно; она шла на Тэффи, иль — на Аверченко: я же шел — на обычную встречу. О, сколько раз встреча с публикой современной России переходила в знакомство, в работу, в кружки; лучше бы было, еслиб с публикой берлинских моих лекций, договорившись заранее в том, что прочтение лекции — вздор, приступили бы прямо к совместному кофейному посидению мы, к «созерцанью» фокстрота, которому обучиться здесь надо («не проживешь без фокстрота»).

Моральное соучастие публики в теме доклада меняет доклад; он — горючая вспышка горючего материала; а материал — отсырел: он коптит, не горит; вспышки пламени, — их ощущал я сколько раз в холодной России; в отопленной аудитории Ложенхауза¹ я ощущал только копоть: горючего материала и не было.

Так отпала охота к общению с аудиторией; к организации материала сознания в мысли и в выводы.

2

Не в выводах дело, а — в фактах; десятилетия — выводили; и выводили интеллигенцию из чувства действительности; вместо твердого здания жизни России выстраивали — «леса», иль — конструкции ложных прогнозов по всем правилам журналистики: по цитатам, по пунктам, по цифрам, ведя наши мысли до высшего пункта — войны, чтоб низвергнуться пунктами этими с высшего пункта войны за гуманность в пучину — «проливов».

Общественно-политическая литература России истекшего века — прогноз, убивающий факты; факт — то, что дано, что — должно быть; смешали Россию с «должнобытью»; но действительность повалила «должнобыти»: «должнобытийственные» витии теперь восклицают: «Россия — в «должно быть»; она — заграницей»!

Должнобытие — должнобитие; «должно быть», прогноз — осуществляется: в зарубежном сознании; и — «Русская Мысль»⁸ облекается из Софии в обложку московского цвета; и марки берлинских издательств — звонят нам кремлевскими колоколами; и галопируют «Медные Всадники»: на заглавном листе.

В России обрушенных выводов, рухнувшего «должно быть» — отсутствие выводов; мало прогнозов; но — вынырнул факт: да, огромные горизонты совсем не предвиденных фактов; их надо описывать; надо учиться описывать; ведь умелое описание — переход к об’яснению; и для умелого об’яснения надо уметь от поспешного об’яснения отказаться; но «должнобытие» журнализма, страдающего немощию прогнозов, и недержанием вывода, размахнулось на обнажение факта в России (незарубежной): и — факта России до… «должнобития» фактической мысли, не строющей выводов, но озабоченной организацией фактов в индукцию целого.

Схемы прогнозов трещат по всем швам, расширяяся фактами самосознания масс, — фактом роста России, освобождаемой от догматических вех и лесов; «должнобитию» остается: магически заговаривать факты: и — да: говорят, говорят, говорят, — прогнозируют до… «правосознания» Ильина⁹, до «антихристова товарища» Н. А. Бердяева¹⁰.

3

Треснули ныне «леса», потому что постройка под ними ведь оказалась не кубом абстракций, а неучитанным многогранником, неотливаемым в благополучие a priori.

Что делать с «лесами»? C почтенною «Русскою Мыслью», обслуживавшей арбатско – пречистенские районы Москвы, и с живыми мощами «Богатства» российского, с «Божьим Миром», творимым марксистами, с «Русскими Ведомостями» из Чернышевского Переулка, — с «ведомостями», не давшими во-время «ведомости» состоянья сознанья народа в эпоху войны (тем доведшие его до несчастий).

Что делать с лесами?

Казалось бы, — надо убрать их; и выстроить новые, сообразуяся с контурами России; и поучиться России; но нет: и возводят вторично леса: из Берлина, Парижа (откуда еще)?

Полную версию статьи вы можете прочесть в журнале. Вы можете заказать бумажный или электронный экземпляр номера. Для заказа напишите заявку в свободной форме на адрес berlin.berega@gmail.com

Примечания

¹ В настоящей публикации сохранены все особенности оформления оригинала, его орфография и пунктуация, включая расстановку дефисов и тире, а также их отсутствие. Исправлено незначительное количество очевидных опечаток — «бельшевистская», «петербужец» и некоторые другие (здесь и далее, за исключением единственного упоминания, прим. ред.).
² Александр Афанасьевич Потебня (1835–1891) — языковед, литературовед, философ, теоретик лингвистики.
³ Карачев — город в Брянской области.
⁴ Георг Фогт (Georg Voigt; 1827–1891) — немецкий историк, наиболее известный труд — «Возрождение классической древности».
⁵ Теодор Моммзен (Theodor Mommsen; 1817–1903) — немецкий историк, филолог, лауреат Нобелевской премии по литературе (1902) за труд «Римская история».
⁶ Берлинские кафе Prager Diele (угол Траутэнауштрассе и Пражской площади) и Landgraf (Курфюрстенштрассе, 75) были в начале 1920-х годов излюбленными местами встреч русской интеллигенции.
⁷ Ложенхауз (Кляйстштрассе, 10) — место, где философы, литераторы и учёные российского происхождения часто читали доклады и лекции.
⁸ Литературно-политический ежемесячный журнал, выходивший в Москве с 1880 по 1918 годы, а затем, до 1927 года, издававшийся в Софии, Праге, Берлине и Париже.
⁹ Имеется в виду труд «О сущности правосознания» философа, последовательного критика коммунизма Ивана Александровича Ильина (1883–1954).
¹⁰ Николай Александрович Бердяев (1874–1945), философ, неоднократно поднимал тему Антихриста в своих текстах, в частности, в фундаментальном труде «Философия свободы».