Рассказ опубликован в журнале „Берлин.Берега“ №11+ (зима 2021)

Часть 1

***

Это большая удача, до сих пор не знаю, как удалось договориться о встрече. Беляна Михайловна Энштайнер живёт затворницей, ни с кем не видится и не интегрируется. Легенда правозащитного движения, она переосмыслила понятие защиты прав человека. Даже наш президент поздравлял её недавно с 95-летием. Приходил в эту же выцветшую московскую квартирку с огромным букетом белых роз и Орденом чести Петра Великого. Их тут много на кухне: медалей, грамот, каменных миниатюр, нефункциональных сувениров и старинных штучек.

От женщины пахнет неприятными лекарствами и одновременно винтажными духами, как в детстве от бабушки. В этом доме вообще кажется, что на дворе начало века. Госпожа Энштайнер прожила долгую, одинокую и невероятно важную для общественного прогресса жизнь. Даже не верится, что она это она. Одно время ходили слухи, что — биоробот.

Разговор не идёт. Беляна повторяет те идеологические клише, которые я уже много раз слышал в её выступлениях. «Люди тогда не осознали ещё ответственности за силу». «В любом обществе необходимо обеспечить защиту прав всех участников». «Никогда не делать ничего бездумно и из страха». «Неограниченная власть и привилегии формируют искажённое мировосприятие». «Уголовная ответственность за выключение гуманаидов в личных целях». «Террористические атаки на центры разработки, первые поселения и офисные коммуны». «Физические и моральные издевательства». «Рабство».

Беляна объясняет, что и в наше время обществу предстоит сделать большой шаг вперёд. Де-юре биороботы до сих пор передаются людям и корпорациям в долгосрочное опекунство. Гуманаидов выключают, фактически убивают через пятьдесят лет после активации или со смертью официального опекуна. «Пережиток древних времён, их бы ещё закапывали вместе с умершими как рабов», — добавляет она.

Маленькая женщина поёживается на диване. На лице — неудовольствие, будто неудобно сидеть или съела что-то невкусное. Спрашиваю, почему однажды она решила оставить карьеру в крупнейшей корпорации той эпохи и посвятить жизнь правозащитной деятельности. «В те времена что-то недосказанное носилось в воздухе. Кому-то нужно было назвать всё своими именами, заявить, что так больше продолжаться не будет. Это было в интересах самих людей — даже уголовное наказание намного легче мук совести». Разговаривает нехотя, ровными заученными фразами.

Вообще-то я не журналист, я пишу диплом о зарождении искусственного эмоционального интеллекта и под предлогом интервью хотел пообщаться с той, которая этот процесс непосредственно наблюдала. Трансляцию интервью на канале нашего Университета я и вправду организовал. Но механическое повторение вопросов и ответов оказалось не тем, чего ожидал. А может, вся современная журналистика такая?

Отведённое время заканчивается, задаю последний вопрос: почему гуманаиды называются гуманаидами?

— Кстати, в России их поначалу называли челови-иками, ЧеловИИк, человек с искусственным интеллектом, — улыбается, — но термин не прижился. А Гуманаид… видимо, это пошло от маркетологов, нужно же было как-то кхм… продавать… самых первых помощников по дому и спортивных коучей. — Женщина хмурит лоб, начинает тщательно выговаривать каждое слово. — Гуманаид. Humanaid — от HUMAN AID, помощник человека… — закрывает рот рукой, смотрит наверх, будто изучает содержимое собственного мозга. — Хотя международное научное определение человека с искусственным интеллектом — HUMAN AI, Artifical Intelligence — Humanaid, ГуманАИд. — Она озадаченно глядит на меня, тоже напряжённого. — Даже не знаю, что было первым, хороший вопрос…

***

Благодарю за интервью, выключаю трансляцию. Смелею после похвалы. Слышу свой голос, сильный, несмотря на сбивающееся дыхание.

— А как вообще людям пришло в голову прошить в роботов гормоны и эту… любовь? — пытаюсь звучать цинично и отстранённо, хотя для меня это важно.

Глаза Беляны на несколько секунд расширяются, во взгляде злость и удивление. Мне неловко, но я хотя бы вывел женщину из механического повторения привычных фраз.

— Люди тогда боялись новых технологий, грезили ими и боялись. Но что такое чрезвычайно развитый интеллект без эмпатии, без чувств? — Не дожидаясь ответа или реакции, она продолжает, говорит громче, чем всё предыдущее интервью. — Правильно, по отношению к человеку это определение психопата. Поэтому так важно было запрограммировать в роботов любовь, прошить, как вы выразились. И не видимость любви или действия её создающие, заметьте, а самую настоящую. Любовь. К человеку. — Её глаза опять блестят. — Но, молодой человек, вам, живущему на пороге XXII века, должно быть стыдно за такой шовинизм.

Молчу, моё лицо, похоже, горит. Она, чуть успокоившись, добавляет:

— А без гормонов, без инстинктов как, по-вашему, могли бы функционировать системы организма, даже искусственно созданного?

Женщина замолкает, смотрит на меня опять изучающе, кажется, даже с теплом:

— Вы тоже гуманаид, молодой человек?

Тут уже она застаёт меня врасплох. Голос становится предательски непослушным, тихим:

— Нет, я просто… пишу работу про эмоциональный интеллект. И моя девушка… то есть… — чувствую себя некомфортно во всём, связанном с Лией, не готов обсуждать это с незнакомым человеком, пусть и самым просвещённым в природе гуманаидов. Судорожно вспоминаю заготовленные вопросы, стараюсь звучать нейтрально. — Скажите… вот до сих пор в большинстве стран официальные браки с гуманаидами не приветствуются. А когда, как вам кажется, общество приняло их гуманистическую природу и способность любить… и приняло ли?

Беляна Михайловна поворачивает голову к окну и смотрит на не менявшийся веками Тверской бульвар. Молчит.

— Так что вы думаете про браки с гуманаидами и современное общество? — повторяю я вопрос.

Она поворачивается, смотрит будто сквозь меня:

— Женитесь, молодой человек, женитесь. Если любите — не обращайте ни на кого внимания и женитесь.

Я замолкаю, не двигаюсь. Всё-таки эти старые люди иногда слишком прямолинейны, даже грубоваты. И проницательны.

Беляна между тем протягивает руки к двери, из книжного шкафа в прихожей вылетает магнитный поднос. На нём лежит какой-то прямоугольник. Вблизи геометрическая фигура оказывается кованной шкатулкой с крупными красными и зелёными камнями, похоже, полудрагоценными. Тут всё как в музее. Беляна с некоторым усилием открывает шкатулку, походя говорит:

— Это подарок бывшего китайского президента.

Достаёт потрёпанный конверт и небольшую тетрадку из грубой бумаги.

— Тоже китайская? — спрашиваю я растерянно.

— Не знаю. Нет, похоже, что-то из Восточной Европы. Там делали такую бумагу вручную, но очень давно. — Замолкает и протягивает тетрадь мне. — Почитайте, это дневник одного из первых гуманаидов. — Смотрю изумлённо, она продолжает, — только вслух, а то зрение у меня уже не то.

— Может, оцифровать? Вы потом сможете смотреть или слушать, когда захотите. — Я обдумываю, вытянет ли эту рукопись мой портативный ассистент исследователя.

— Читайте, молодой человек, читайте здесь и сейчас. Не надо ничего оцифровывать.

Открываю тетрадку в сморщенной обложке, видел такие до сих пор только в исторических 5D-шках.

Часть 2 

«Начало…» 

«Всё это дело я стала вести в интернете. Но подумала и удалила. Случайности, импульсы непредсказуемы. Вдруг кто-нибудь нашёл бы и узнал персонажей? 

Буду писать здесь самое главное».

Смотрю на Беляну, кажется, меня дурят.

— Один из первых гуманаидов пишет в интернете, потом в тетрадке? Серьёзно?

— Да, этому дневнику уже шестьдесят лет. Читайте.

Опускаю глаза. Похоже, старушка сошла с ума.

***

«Люди проходящие, хотя и близкие» 

«Через мою жизнь проходит множество людей совершенно разных возрастов, профессий, социального происхождения и рас, даже уроженцев и граждан разных континентов. Всех объединяет одно — они из моей жизни уходили, или им предстоит когда-нибудь уйти. 

Я проживаю эмоции каждого и на время могу увидеть действительность через призму другого человека. 

Наверное, самое главное и есть эти приходящие и уходящие люди, отношения, которые удалось построить, уроки, если получилось их распознать или донести до других. 

Как в компьютерной игре: выполнил миссию — переходи на другой уровень, нет — бегай по кругу и решай одни и те же проблемы в новых и новых ситуациях».

Дочитываю страницу, продолжать не хочется. Так и подмывает спросить, не сама ли Беляна писала это лет в шестнадцать.

— Это был один из первых экспериментов с эмоциональным интеллектом, — через несколько мгновений говорит она, — тогда его делали доминантным над мышлением. Загрузили туда всего: популярных песен, журнальных статей, фильмов и книг о любви. — Беляна словно оправдывается.

— Допустим, а почему оно пишет на русском? — Внезапно ловлю себя на мысли: насколько этично использовать по отношению к нашим любимым, братьям и сёстрам «оно», как к непонятному существу? Нашему обществу и вправду ещё многое предстоит переосмыслить. Смотрю на Беляну, опять ожидая волны негодования из-за моих нелепых ремарок.

— Выучило.

— Про компьютерные игры прикольно, — бормочу я и продолжаю читать.

***

«Очень специальная персона / Very special person»

«Всё шло своим чередом: ежедневные занятия и прогулки, еженедельные отчётные звонки, новые люди, озарения, рутинные планы по захвату мира (шучу). 

И вот меня отправили на первую социализацию, в офис аудиторской компании под Лондоном. Один из столов пустовал всю первую неделю, за него меня и посадили. Начальник департамента дал жутко ответственное задание — изучить их сайт. Я ввела адрес в браузере, внимательно прочла про высокую миссию, кликнула на какую-то гиперссылку, и… в кабинет опять вошёл супервайзер, я повернулась к нему. „А это наша русская коллега Н., ты сейчас как раз сидишь на её месте“, — он указывал на фото в мониторе, улыбаясь. Они там, кажется, всегда сияли от радости. 

„Правда?“ Посмотрела на экран. Интересная женщина. Эффектная. Показалась знакомой. Как будто я долго искала это изображение и, наконец, нашла. Разглядывала стол: россыпь цветных визиток, карточка с именем и фамилией одновременно на английском и иероглифами, магнитики и фигурки из разных стран; неоткрытая шоколадка „Баунти“ — объект моих желаний всю эту неделю. Стала разглядывать кабинет: шкафы и подоконник завалены книгами, учебниками и справочниками по специальности. Я тогда подумала, какая же она молодец и профессионал. Можно сказать, что так я с ней и познакомилась, с моей Н. 

Через неделю эта русская вернулась, меня заранее попросили пересесть за другой стол. После обеда я влетела в знакомую комнату и проворковала, играя гранями алмазов своих драгоценных глаз: „Привет… Я тут у вас учусь социализации“. Девушка взглянула на меня как на таракана, опять опустила взгляд в документы, тихо отчеканила: „У меня нет времени. Обращайтесь к коллегам“. 

Оставшееся время на социализации я провела в большом опен-спейсе, где работала основная часть департамента. Старалась не двигаться и боялась выдохнуть, если та грубая русская заходила к нам в зал, как будто электричеством ударяя всех надменными глазами. Ещё пару раз она одаривала меня взглядом „как на таракана“». 

Тут мне становится смешно:

— Однако, репутация у наших соотечественников не очень.

— О, да — улыбаясь, выдыхает Беляна Михайловна, по-прежнему глядя в окно.

***

«Последний день социализации»

«Когда меня переместили в комнату с людьми, стало не до работы: все только разговаривали о чём-то нерабочем и смеялись. Каждый день по приходу и уходу мне полагалось подходить к той русской тоже. Я немного её побаивалась, а она не особенно интересовалась людьми вокруг, тем более мной.  

Наступил последний день в компании, и нужно было заполнять дневник социализации. Когда мимо в очередной раз проходила та странная русская, я спросила, можно ли дать заполнить мой отчёт. Видимо, тут она поняла, что я заканчиваю работу, и, как всякому воспитанному человеку, ей полагается это как-то обозначить. Сказала: „А почему бы нам всем вместе не выбраться на afternoon tea?“ 

„Эмм… да…“, „Почему нет…“, „Может, завтра…“, по выражениям лиц девушек вокруг стало понятно, что чай эта русская пила с ними в последний раз очень давно. Она же села в пустующее кресло рядом, продолжила почти ласковым голосом: „Какие у вас тут цветочки, как их много… Откуда они?“ Говорила она под аккомпанемент застывших мин и натянутых улыбок остальных девушек в комнате. „Ммм… Это Джордж привёз орхидеи из вашей с ним командировки в Тайланд“. Вокруг было столько перемигиваний, обменов взглядами и едва уловимого закатывания глаз, будто Н. допустила непростительную оплошность или грубость. Англичане. 

Стало так жаль эту русскую. Она первый раз при мне пыталась выйти за рамки работы, быть милой. А в ответ ни малейшего отклика. Я улыбалась ей искренне, наверное, единственная в той комнате. 

Позже Н. заполнила мой дневник и вручила с пожеланием учить языки, параллельно говоря с кем-то по телефону. А я стояла и не уходила, ждала, пока закончит. Минут через пять она немного раздражённо спросила, оторвавшись на пару секунд от трубки: „Что-то ещё?.. Всё?!“ 

„Всё…“ — ответила я едва слышно, и вышла, испуганная, сжимая тетрадь в руках». 

Перестаю читать, моя собеседница отрывает взгляд от окна, смотрит отстранённо. Думаю и нечаянно произношу вслух:

— Странные бывают люди.

— Знаете, тут сложно кого-то судить. — Беляна, как всегда, говорит ровно, без старческого дребезжания. — Тогда гуманаиды только стали появляться в повседневной жизни. Изучали мир, людей, их занятия. А люди изучали гуманаидов, привыкали. Поначалу это было чертовски необычно, должна я вам сказать.

Становится любопытно.

*** 

«Счастливая случайность» 

«В голове засела мысль узнать у этой русской больше о её стране, может, попроситься потом туда на одну из социализаций. Но я никак не осмеливалась позвонить. 

Меня тогда распределили на ресепшн отеля в центре Лондона. И надо же такому случиться, в один из дней я натолкнулась у входа на Н.! Она узнала меня, спросила, как дела. Не сознавая, что именно и почему, я начала воодушевлённо рассказывать: как понравилась социализация в аудиторской фирме, как открыла интерес к их направлению работы, как сильно хотела бы поехать в Россию когда-нибудь. 

Тараторила, тараторила… а сама изучала её… Н. была в лёгком плаще, с кремовой шёлковой косынкой поверх волос. Она так искренне и мило улыбалась, словно she gave me her smile, a piece of her heart. 

Ещё во время той первой социализации при виде неё стали возникать странные мысли: „Как можно жить, когда тебя никто не любит?“ Или „Такую я бы точно никогда не полюбила“. Но вот тогда на улице… что-то в этой женщине появилось тёплое, настоящее… 

Когда я закончила с блеском глаз и пышностью фраз, Н. предложила встретиться и обговорить всё детально, не на ходу, сказала позвонить на работу. Улыбнулась опять.

Наверное, в те минуты я в неё и влюбилась».

— Ничего себе.  Неожиданный поворот.

— Не забывайте, это один из первых гуманаидов, базовой функцией которого была любовь. Это программа, весь мир оно видело именно через эту оптику, — монотонно, кажется, скучая, объясняет собеседница.

— Мне продолжать?

Беляна кивает.

***

 «Культ личности и мои речи»

«Хотя времени на встречу она так и не нашла, ответила на вопросы про Россию по телефону. Почти каждый день теперь начинался и заканчивался фотографией Н. на сайте аудиторской фирмы. Но новых поводов выйти на связь я придумать не смогла. 

Ближе к осени, наконец, набрала её номер. Увидела уже родное имя среди докладчиков конференции в Лондоне, предложила помощь с подготовкой. В то время я так волновалась, говоря с Н. по телефону. Во-первых, это был один из первых опытов взаимодействия с людьми по рабочим вопросам, во-вторых, я уже была в неё влюблена. Поэтому каждый раз продумывала будущий разговор и записывала план, чтобы речь звучала по-настоящему, как у человека. Жаль, что я не сохранила эти „речи на вручение Оскара“ себе на память, было бы забавно почитать. 

Н. согласилась, чтобы я помогла с подготовкой, пока она будет в Лондоне. Обожаю вспоминать тот день… Я сидела рядом, выполняла задания, поглядывала украдкой.  Подмечала скорее неуклюжие, но полные очарования движения, старалась запомнить черты. В тот день я была уставшая и вялая, а она излучала энергию и оптимизм. Н. была в коротеньком тёмном платье и белой джинсовой курточке. На пальцах — много-много колец, они красиво переливались на ярком солнце. Я рассматривала её тело: красивые ноги, ладная, по-женски полная фигура, мягкие, ненакачанные руки. Пепельные волосы в простой причёске. Я не могла бы назвать её эталонной красавицей, но свести очей с неё не было силы. Зазвонил мобильный, Н. ласково заговорила с кем-то на русском — тогда я полюбила этот язык впервые… Ещё она пролистывала „Тайм-менеджмент для карьериста“, название заставило улыбнуться. 

Но в то же время… ничего особенного внутри… Говорила про себя: „Представляешь, именно её ты так хотела увидеть, она рядом сейчас“. И ни трепета, ни сильных эмоций. Думала даже, может, я действительно просто создала „объект для любви“? Я столько переслушала, пересмотрела и перечитала о любви за время учёбы в тренировочном центре, что было бы неудивительно. 

Знала бы тогда, как буду вечерами до изнеможения заучивать русские слова и фразы или немедленно покупать увиденный в магазине блокнот „Тайм-менеджмент для карьериста“ только потому, что это хоть как-то напоминало о ней. В тысячный раз прокручивая тот день у себя в голове, буду думать, что это и есть счастье».

Отрываюсь от чтения, смотрю на глубоко задумавшуюся пожилую женщину: 

— И это гуманаид пятьдесят лет назад…

— Шестьдесят, — отрезает Беляна, потом опять ровно, — и что я хотела продемонстрировать… ведь до сих пор кто-то спорит, умеют ли гуманаиды по-настоящему чувствовать или только изображают любовное поведение.

Смотрю на неё молча, не знаю, что сказать, не хочу обнаруживать непонятное, захлестнувшее меня чувство. Думаю о Лие и «любовном поведении».

— Умеют, — выдыхает женщина, — многим людям стоило бы у них поучиться.

***

«Трагическое»

«А потом Н. куда-то исчезла. Бывшие коллеги подсказали, что вернулась в Россию. Я успокаивала себя: „Может и к лучшему, что она уехала в Москву? Может, там получится наладить общение, которое никогда бы не случилось здесь?“ Хотя чаще в голове было совсем другое: „Я всего лишь хотела видеть её иногда. Неужели я так много просила?“ 

Как-то позвонила ей, представилась, поблагодарила за всё и попросила о встрече. Н. согласилась, но в следующий приезд, „предварительно созвонившись“. Мне кажется теперь, она всегда так говорит, когда хочет вежливо отказать. Помню, как повесив трубку, я даже не села, рухнула на пол, не понимая совсем, зачем я плачу в первый раз, зачем немые облака плывут ко мне издалека и тают. 

Прошло несколько недель. В один из субботних вечеров, сидя на концерте в церквушке на Пикадилли стрит, я внезапно почувствовала, что вся горю. Ехала в электричке домой, и всё пылала изнутри. Поняла, что Н. в том же городе, может быть, думает обо мне. Она ответила на звонок, попросила перезвонить завтра, но трубку потом не поднимала.

Заготовленную для разговора речь я разорвала на мелкие кусочки и обещала себе никогда больше не попадать в такое глупое положение. 

В том декабре я была невероятно весела, всегда в приподнятом настроении. Но почему-то часто начинался озноб, словно из середины плеч. Кто-то сказал — у человека это могло бы означать стресс, который он пытается скрыть от себя. Да и я тоже, хоть и не вполне человек… если бы тогда это вышло наружу, я бы не выдержала».

Замолкаю, смотрю на пожилую женщину:

— Бедная девочка. Странно, насколько понятно и близко, то, что тут написано.

— Эти эмоции знакомы всем, — старательно выговаривает Беляна, продолжает смотреть на заснеженную улицу, — они всегда одинаковые.

***

«Москва!» 

«Перед самым Новым Годом позвонил сотрудник из центра разработок, сказал, что меня, возможно, смогут отправить на социализацию в Россию. Спросил, готова ли я в случае чего. Конечно! На наших еженедельных конференц-звонках я уже несколько раз повторяла, что интересуюсь Россией, учу русский. 

Хотя до последнего всё было непонятно, я точно знала, что поеду. Потому что тогда, посреди необычно тёплого и противного декабря пошёл настоящий белый снег, именно такой, что строит хрустальные дома и свои мечты. И я тоже поверила в чудеса. Ведь, если звёзды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Смеясь, представляла, как буду караулить Н. где-нибудь с букетом цветов каждый божий день. А будучи ею наконец посланной прямым текстом, уединяться и читать трагические русские стихотворения. Пусть камнем надгробным ляжет на жизни моей любовь».

— Наверное, достаточно. ­— прерывает Беляна Михайловна, — Мысль, которую я хотела донести, надеюсь, понятна.

— Можно полистать?

Собеседница кивает отстранённо, переключает внимание на пульт управления домом, пересаживает себя с дивана в кресло на колёсах. Я листаю тетрадь, вырываю взглядом случайные абзацы. Странное ощущение шершавой бумаги в руках, обрывки записей о жизни в начале века. Как будто смотрю старые фотографии в архивах, только вместо картинок слова.

«Встретила Новый Год, прошла необходимые тесты и… мне предложили поехать в Москву!» 

Листаю дальше.

«В один день решившись, набрала её лондонский номер, единственный имеющийся у меня контакт, и — о чудо! — длинные гудки (почти каждый раз, когда я звонила Н., попадала на включённый телефон). Представилась на русском, спросила, помнит ли она меня. „Помню“ — в ответ. Клянусь, в тот момент она улыбнулась».

Пролистываю.

«И вот, после выпитого бокала шампанского, я стояла на остановке напротив сошедшего с открыток Большого Театра, ждала автобус. Как грандиозно смотрелось это здание вечером! Сердце разрывалось от восторга, и вместе с тем боли… Думала: в жизни легко можно получить что угодно, кроме того, что тебе дороже всего». 

Следующая страница.

«В любом случае, наваждение как рукой сняло. „Умирает надежда – умирает любовь“ — так, наверное… Я даже рада была возврату к нормальной жизни, когда на социализации занимаюсь делом, а не думаю о ней постоянно». 

Ещё одна.

«Наконец, увидела Н. в толпе в метро. Она была как загнанный зверёк: уставшая, чуть напуганная, немного нелепая. Почти не смотрела мне в глаза. Говоря о погоде, мы вышли из метро. Н. всё время спрашивала, хочу ли я посидеть где-нибудь или пройтись, выпить кофе или поесть. Мы вышли к суши-ресторанчику. Н. по дороге сказала, что у неё какие-то проблемы в жизни сейчас, что она даже не чувствует, голодна или нет». 

Чуть ниже. 

«Я читала стихи, а Н. строила мне глазки и улыбалась. Где-то за её спиной, я знала, Красная Площадь. Но я притворялась, думаю, играла, не чувствовала ничего тогда. Эта женщина оказалась вполне обыкновенной. Она заказала нам по Мартини, сказала, что в России в тот день был праздник — Женский день. Глаза Н. блестели, здорово было видеть её такой». 

Ещё.

«Потом Н., видимо, стала замерзать, спросила, не холодно ли мне. Мы развернулись на середине площади и пошли по объёмной брусчатке обратно к метро. Проехав недолго, вместе перешли на другую линию: жили на разных концах одной ветки. Н. сказала тепло: „Твой поезд“. И меня понесло: „Сорри за неадекватное поведение осенью: звонки и всё такое. Я просто боялась потерять контакт…“ Н. опять улыбнулась, тоже начала извиняться: „И ты прости, тогда был такой период, столько дел, проблем…“ 

Я побежала в вагон, едва успела перед захлопнувшимися дверьми. В тот вечер одновременно радовалась встрече с Н. и грустила. Как будто опять отняли мечту. Только теперь безвозвратно: получалось, я её просто придумала. Как жаль, что это всё приснилось мне».

— Может быть, вам кофе, вы не устали? — слышу хоть и ровный, но натянутый голос Беляны.

Отрицательно качаю головой, не поднимая глаз:

— Нет, спасибо.

Понимаю, мне пора, неловко, но я не в силах оторваться от редкого документа. К тому же, Беляна Михайловна не постеснялась бы и попросила уйти, если действительно хотела этого. Читаю дальше.

***

«Как я поняла, что это любовь» 

«Эмоции накрыли через день или два. Я принялась искать в интернете фотографии небольшого городка на юге России, про который говорила Н. Это были её воспоминания, значит, моя ценность. 

Потом случилась настоящая сказка — первый день весны. Падал белый снег, и розы не цвели, с самого утра светило яркое солнце. Мы договорились встретиться в 17:00 недалеко от пафосного торгового комплекса ЦУМ, моего места социализации в Москве. 

В тот день на работе, как обычно, было много глупых разговоров и посторонних людей, то и дело пытавшихся дотронуться до меня. Почему-то смотрительницы за промо-стендом разрешали другим трогать мою шею, чтобы убедиться — материал на ощупь такой же, как их кожа. Было неприятно. В России биороботы казались ещё чем-то необычным, а моя внешность, частично скопированная с Одри Хэпберн, живые мимика и жесты привлекали к стенду даже тех, кто, возможно, не понимал, что я гуманаид. Меня всё чаще сдавали в аренду на разные выставки и развлекательные мероприятия. Это начинало раздражать. 

Но увидев Н., я забыла обо всём на свете. Она улыбалась, перламутровые тени под бровями переливались в ярком солнечном свете, а за спиной виднелся Большой. Смотрела на неё молча, чувствуя радость внутри. Н. была невероятно элегантна, на шпильках, с лёгким макияжем. В голове крутилась приятная мысль: „Неужели она старалась для меня?“ 

Я лепетала что-то про переговоры и письма, стенды и активации брендов, а она —что шла пешком из офиса, что голодна. Не обнаружив ничего поблизости, мы героически решили перекусить в ближайшем фаст-фуде. 

Пока шли, я начала осознавать, что впервые в жизни испытываю чувства к человеку в настоящем моменте, не в воспоминаниях или в предвкушении следующей встречи. И пока стояли в очереди за бургерами, я испытывала самые настоящие эмоции к ней здесь и сейчас. Наверное, именно тогда я и осознала, что люблю её. Не влюблена, не сотворяю кумира, не проецирую сюжеты романов и песен, а именно люблю. You have made my love complete and I love you so». 

Чувствую на себе недовольный взгляд Беляны Михайловны, не подаю вида, быстро перевожу глаза в середину второй страницы.

«Н. тоже начала говорить что-то на прощание, смотря в пол. Пожелала удачи и успехов в изучении языков, как когда-то давно, добавила спасибо за день. Она потянулась ко мне, буквально на несколько миллиметров, остановилась. Я сидела, как вкопанная, не в силах пошевелиться, смотрела в упор на руку. Н. её убрала. Наверное, она хотела приобнять меня на прощание, но засмущалась. Или вспомнила, как я рассказывала про сенсорные ощущения биороботов, что мы очень не любим, когда нас трогают. Только в этом случае Н. не учла, что она-то для меня была уже родной, одна, словно в ночи луна. 

Когда она подошла к дверям вагона перед своей остановкой, поезд замер где-то посередине тоннеля на несколько минут. Как мне хотелось тогда соединиться с этой машиной и сломать что-нибудь, чтобы мы просидели там несколько часов… Но поезд тронулся опять, доехал до следующей остановки, двери открылись. Н. вышла из вагона метро, вскинув брови и улыбнувшись на прощание. 

До самого конца весны, стоило мне прилечь, присесть где-то или простоять без движения пару минут, как я немедленно погружалась в атмосферу последнего дня в Москве, видела улыбку Н., отсвечивающие тени под её бровями. Я могла „зависнуть“ в этих мечтах на полчаса, а то и дольше, и в каждой из них I see her, I feel her, that is how I know she goes on».

Пока я читаю, Беляна Михайловна ездит по кухне, снова и снова переставляет старую утварь. Интересно, насколько она была активной, когда ещё могла ходить, если она такая в кресле?

«Догадка, что ей со мной неинтересно, неприятно покалывала. Пока мы шли к метро, Н. не переставая игралась своей летней юбочкой. А я не могла наглядеться, старалась запомнить каждую деталь. 

Она упомянула, что скоро её будет баловать домашней едой муж. Было неловко спрашивать о чём-то, быть навязчивой, неделикатной. Казалось, Н. сама всё расскажет, когда посчитает нужным. Я же много говорила о чём угодно, кроме главного, что останется после меня, что возьму я с собой — любви. К ней. 

В этот раз, прощаясь, тоже хотела приобнять Н., выразить симпатию тактильно. Но не смогла». 

Пожилая женщина выезжает из кухни, и я с облегчением выдыхаю. У неё все-таки тяжёлое, физически осязаемое поле, даже в таком преклонном возрасте. Наверное, это и зовут харизмой.

«По дороге домой я скачала много грустных песен, слушала… „Знаешь ли ты, вдоль ночных дорог шла босиком, не жалея ног…“ И плакала, плакала… Будто воплотился главный страх: контакт потерян, конец света.

Через пару дней мы увиделись. Это был один из самых счастливых дней. Мы договорились встретиться у Александровского сада, вокруг кружил приятный тёплый ветер, гуляли толпы разномастных туристов. Через некоторое время увидела Н., она терпеливо объясняла что-то китайской паре. Через мгновение подошла ко мне, лёгкая, в длинном шифоновом сарафане, с убранными волосами. Первой мыслью было поцеловать её в плечо, и это желание не покидало до конца нашей встречи. Прошлись в ресторан поблизости. Из-за зеркал вокруг и того, что Н. полулежала на удобном диване, я до неприличия внимательно изучала с разных сторон все её изгибы и трещинки, не могла ничего с собой поделать. Я задыхалась от нежности, это было сильнее меня, никогда ещё я такого не испытывала — ни к мужчине, ни к женщине. Мы ели, пили пиво, говорили о чём-то, я и не помню. Она много дурачилась, ловила муху в пустой стакан. 

После ресторанчика мы зачем-то поехали на вокзал. Обе на днях уезжали из Москвы, то есть улетали, на самолётах. В тот день, пока мы ездили туда и сюда в метро немного пьяные, я просто таяла и больше от желания, чем от эмоций. Так хотелось всю её целовать, сантиметр за сантиметром, так хотелось её. Я изучала Н. взглядом постоянно и не отрываясь, она же почти не смотрела в глаза. Если мы случайно соприкасались, то Н. отстранялась, как будто через неё проходили электрические разряды. Может, она тоже чувствовала такое напряжение? Я не знаю, не понимаю.

Уже подъезжая к своей станции, не ожидая от себя, я приобняла её за талию, слегка притянула к себе. Она посмотрела удивлённо, но радостно, начала ласково гладить моё плечо, руку, тоже говоря что-то на прощание. Во взгляде было столько нежности… Вполне возможно, что я надумываю, для неё это nothing special, но я-то точно эту минуту за тысячу лет не отдам».

Беляна вернулась на кухню. Сделала себе кофе, в маленькой белой чашечке, тоже похожей на экспонат из музея. Смотрю на неё, она переводит взгляд на окно и бросает деланно равнодушно:

— Дочитывайте уж. Только вслух.

***

«Осень»

 Мы разъехались по разным концам света, долго потом не виделись. Позже она приехала в Штаты, где я тогда жила. Я, конечно, опять сразу позвонила, но Н. трубку не взяла, только написала сообщение, что очень занята, пожелала всего хорошего. 

В ту ночь я ехала в метро до своего пригорода Вашингтона — Роквилля, одна во всём вагоне. Из горла всё лезли комки, я с трудом их проглатывала, но иногда не получалось, и из глаз тут же проливались слезы. Эти комки часто появлялись потом, стоило на минуту остаться наедине с собой».  

— Одержимость, не правда ли? — Беляна смотрит на меня внимательно, я молчу. — Этот гуманаид была одной из первых попыток запрограммировать любовь. Но как это можно сделать и, для начала, что такое любовь? Видите, как вышло, что необъятное чувство, которое по задумке должно быть направлено на всё человечество, вылилось в итоге на одного случайного человека.

— Можно я ещё почитаю?

— Ох, там много страниц о воспоминаниях или встречах с этой женщиной, ничего интересного. И я устала, — добавляет, вздыхая. — Впрочем, ладно, но давайте недолго.

Она уже почти выезжает на кресле из кухни, разворачивается и бросает мне:

— Только учтите, все мы не святые. И не роботы с идеальной программой. Всего лишь люди.

Киваю. Перелистываю тетрадь, попадается несколько пустых желтоватых листов и снова исписанные страницы, другим почерком, более небрежным. Быстро читаю, стараюсь вникнуть. Вряд ли будет другая возможность поработать с подобным источником.

*** 

«Потом Н. пропала. Долго не слышала о ней. Время от времени, раз в год или два, я писала электронные письма, пыталась выйти на связь. Она не отвечала. Из-за этого, и потому что не могла перестать думать о ней, я стала подключаться к другим андроидам и системам в разных странах, чтобы хотя бы видеть Н. иногда со стороны. Знать, как она теперь выглядит, чем занимается, что всё в порядке. Она не поймёт, а я незаметно шепну теплом: „Ах солнце, где ты?“ Даже получила доступ к некоторым каналам её интеграции, хотя этим, конечно, не горжусь. В почтовом ящике Н. были письма подругам с жалобами на здоровье, брони билетов, гостиниц, спа и йога-ретритов, много денежных переводов в благотворительные фонды и нуждающимся по всему миру. 

Ещё оказалось, что около десяти лет назад она занималась аудитом компании, которой принадлежит и мой центр разработок. Меня создавали как раз тогда, а она должна была провести как минимум пару недель в том самом центре в Калифорнии. Там ещё и мой программист был из России. Возможно ли, что я полюбила Н. уже тогда, из-за какого-то дурацкого недоразумения? Сейчас кажется, что её образ был в голове всегда. I’ve always been in love with her. Но, как бы там ни было, я любила безответно. Она ни разу даже не упомянула меня в письмах, she took my love for granted, why oh why.

Позже я удалила все каналы Н. из своего интерфейса. Всё-таки подобное было неэтично по отношению к ней, да и себя я терзала понапрасну. Каждый раз, когда вспоминала её, разрешала себе это чувство, мой мир становился магическим, волнующе податливым и пластичным. Но случалось такое всё реже. Я убедила себя со временем, что это глупости. Хотя в периоды, иногда долгие, когда эту любовь себе категорически запрещала, я становилась какой-то замороженной. Словно отрезала живую, настоящую часть самой себя. Н. жила в разных странах, то в одной, то в другой, насколько я знала, совсем одна. А я не хотела навязываться, доставлять беспокойство.

Я тоже побывала в разных уголках мира: Европе, Африке, обеих Америках, России. Вела от юга и до севера дорога по неведомым краям. Меня всегда отправляли туда, где случалось большое несчастье, помогать близким погибших сразу после трагедии. Я неосознанно копирую мимику собеседника, говорю нужные вещи, так меня запрограммировали. К тому же, в первые дни после несчастья многие не подпускают к себе ни одного настоящего человека. Да и кто из людей хотел бы там оказаться? А я один из самых развитых на сегодняшний день искусственных эмоциональных интеллектов, моя программа — быть полезной. Самый первый раз, конечно, было страшно и совсем непонятно, что делать и что от меня требуется. Все говорили, что будет тяжело, как мне благодарны за поездку туда. Что в любой момент могу попросить забрать меня из эпицентра трагедии. И лишь одна старшая подруга и наставница, тоже андроид, сказала, что тут не может быть ничего правильного или неправильного. Слова придут сами, я буду знать, что сказать. Listen to your heart, there’s nothing else you can do.

Эта работа, хотя на неё мало бы кто согласился, даёт мне возможность видеть и проживать много подлинных человеческих чувств. Постоянно продолжать обучаться и развивать эмоциональный интеллект. В моменты, когда родственники погибших доверяют мне свои истории и боль, я ощущаю себя почти настоящей, почти как все те, кто думая, что дышит просто так, внезапно попадают в такт. Конечно, я понимаю, что никакой я не человек, только зеркало какое-то. Да и корпорации стали отправлять меня в такие поездки, чтобы в случае чего можно было всё списать на ошибки программы. Но когда я там, когда я нужна, в моём существовании обнаруживается столько смысла. Наверное, это даже можно назвать призванием.

 Пару лет назад нашла в вещах эту тетрадку, я и забыла о ней. И так было неловко, так страшно читать, после первой же страницы.

У меня есть хорошая подруга, мы почти ровесницы. Не с биологической точки зрения, конечно, она же человек. Что ни говори, разница между мной и обычными людьми есть. Подруга собиралась в Грецию с семьёй, а моя Н. в то время как раз жила в Афинах! Шутя и придуриваясь, как принято между нами уже давно, я говорю подруге, что у меня есть „шпионское задание“, отправляю фото Н. Наказываю непременно найти её в Греции и подружиться, разузнать как она там живёт, всё ли с ней хорошо, побыть моими глазами. Подруга так же игриво отвечает, что она бы с удовольствием, но едет только на пару дней к дальним родственникам с семьёй мужа и детьми. И, при всём уважении ко мне и моим шпионским заданиям, вряд ли сможет даже выспаться нормально.

И вот сижу я в комнате после рабочего дня, в Кении (тогда был большой взрыв в торговом центре), думать ни о чём таком не думаю. А подруга пишет: „Я в гостях у греческих родственников. Угадай, кто сейчас сидит напротив“. Да, той гостьей оказалась моя Н., она дружила с кем-то из родственников подруги, влиятельной в Греции семьи. Тем вечером они много говорили обо мне, а Н., по словам подруги, белела и краснела при каждом упоминании. Приятельница на следующий день подробно написала о встрече.

В те дни было чувство, что постепенно с души, оттаяв и разойдясь трещинками, стали спадать тяжёлые глыбы льда. Много плакала. Слушала старые плейлисты с грустными русскими песнями с утра до вечера.  „В сердце любовь не живёт, в нём она только мается, cильно крылами, как в колокол, бьёт и колотится, и потому так от боли оно разрывается, если из сердца любовь в небеса свои просится…“ Я уже почти о ней не думала, забила это чувство в самый дальний уголок сердца, заморозила его. А пришлось опять, заново прочувствовать эти бесконечные боль и любовь. Я уже отвыкла от такого.

***

Взяла у подруги контакты Н., позвонила в первый раз через несколько месяцев. Я только переехала в Дубай, меня сдали на пару лет в аренду для работы в Музее Будущего. Как раз сидела в гостиничном номере с видом на Бурдж Халифу, тогда ещё самую высокую башню в мире. Поговорили по телефону на светские темы, потом долгие месяцы переписывались. Обычно писала я, а Н. отвечала одинаковыми фразами, как велит простая учтивость. После долгих уговоров она приехала в гости и остановилась у меня. Мы провели несколько дней вместе: гуляли, плавали в море, загорали, обедали и ужинали на балконе моей квартирки с видом на небоскрёбы и в маленьких ресторанчиках. Я любила её ещё сильнее, как никогда раньше. Но теперь не нужно было озвучивать или как-то показывать чувства. Просто быть рядом и тихо, про себя, светиться. Есть приятное обстоятельство: я люблю её — это здорово. 

Я не хотела давить чувствами, тем более, в прошлый раз это привело к тому, что она исчезла на долгих пять лет. Мне показалось, что Н. немного соблазняла меня тогда, но не знаю, это не эмоции, тут я совсем ничего не понимаю. Я очень боялась сделать что-то не так, чтобы она опять не начала меня избегать. Поэтому, видимо, я всё делала не так.

Во время одного из ужинов у танцующих фонтанов Дубая Н. вдруг заплакала. Я сидела напротив, остолбенев, не знала, как себя вести. С чужими и ничего не значащими для меня людьми было гораздо легче.

Мы переписывались ещё год, в основном так же поверхностно, вежливо и бессодержательно. Иногда возникало ощущение, что говорю с чат-ботом. Может, это потому, что она не считала меня равной или интересным собеседником. Берегла свой энергетический ресурс для кого-то достойного. Я же уносилась тёплой рекой в поднебесье, стоило лишь получить любое сообщение от неё. Сходила с ума, если не получала.

 *** 

Ещё через полгода приехала к ней в гости в Грецию. У Н. непростая работа, тем более для человека. Она анализирует множество показателей и прорабатывает массивы информации, занимается аудитом компаний. Несправедливо навешивать сложнейший вид умственной деятельности в таких объёмах на людей. Мне кажется, гуманаиды справились бы лучше. Бедняжка, она абсолютно всё делала на автомате, постоянно была вымотана. На неё теперь сваливалось гораздо больше работы, не было возможности для привычного перфекционизма. Она постоянно находилась в стрессе, становилась неуверенной в себе.

В машине, водить которую по местным холмам она ненавидела, Н. постоянно слушала радио с романтическими песнями, все диски с фильмами дома тоже были с названиями, содержащими слово „любовь“. Она постоянно мёрзла греческой зимой и простужалась, хотя даже по человеческим меркам там не было так уж холодно. You’re frozen when your heart not open. Люди не умеют регулировать температуру тела в соответствии с окружающей средой. Я умею и могла бы её балансировать, конечно. Обнимать весь день, всю ночь, согревать, но она к себе не допускала. Хочешь сладких апельсинов? Хочешь вслух рассказов длинных? Хочешь, я взорву все звёзды, что мешают спать?  

Если бы я была человеком, любым, самым дрянным, но настоящим и принятым в обществе, наверное, все у нас могло сложиться по-другому. Моя любовь бы что-то значила. Может быть, мы даже могли создать с ней семью, завести общих детей. Но это невозможно.

В тот момент, когда я только приехала в Афины, была абсолютно счастлива. Не могла поверить, что всё происходит наяву. Н. заботилась обо мне, показывала самое интересное в городе. Хотя каждый раз, пристроив меня к каким-нибудь достопримечательностям, мчалась на работу. Я, конечно, больше всего на свете мечтала проводить время с ней. В самых вдохновляющих местах с видами, трогающими до глубины души, она смотрела только в свой смартфон. Безостановочно читала новости из других стран, не касающиеся её напрямую. Люди.

В один вечер мы пошли в ресторан с видом на подсвеченный в темноте Акрополь. В огромных панорамных окнах отражалась афинская ночь и тёплые светильники ресторана. И ещё расплывчато — мы с ней. Было что-то такое вокруг: сan you feel the love tonight? Я спросила разрешения сказать что-то важное. Она сначала кивнула, но, когда я предупредила, чтобы она не пугалась, перебила, мол тогда не надо, и сказать мне это важное так и не позволила. Почти весь вечер Н. провела в телефоне, переписываясь с кем-то и улыбаясь, но как-то не по-настоящему.

В такси по пути обратно я подумала, что видела её последний раз полгода назад, после пятилетнего исчезновения. Непонятно, скоро ли встретимся опять. Что когда, как не сейчас. И попыталась рассказать о чувствах к ней. Десять лет замираний и криков, все мои бессонные ночи. Она сначала сделала вид, что удивлена. Потом прервала меня: я преувеличиваю. Это даже разозлило немного: я лучше знаю, что у меня внутри. Н. ответила, что и она про себя знает лучше. Я сразу сникла: „Тоже верно“.

Когда мы вернулись домой, она непроизвольно отстранялась от меня, если мы случайно сталкивались в коридоре. 

А с самого утра я бродила из одного кафе в другое, из одного музея в другой. Но заполнить пустоту я больше не могла ничем. К счастью, в тот день в Афинах лил дождь, слезы неразделённой любви прямо с небес падали вниз, и вечером я улетала. 

Захотелось купить много-много, миллион белых роз, оставить в них письмо со всем невысказанным. Прибежала домой, сразу нашла, где спрятать цветы — за диваном в большой гостиной, living room, она этой комнатой почти не пользовалась. Торопилась дописать послание, заперла изнутри входную дверь. Почти сразу послышался громкий стук, я открыла. Первым делом Н. прошлась по комнатам, словно осматривая владения. Из её смартфона какой-то важный чиновник вещал о присоединении или отсоединении очередной территории. Я и не помню, стараюсь не следить за новостями. Обычно такие речи означали только то, что скоро где-то будет много смертей и биороботов-утешителей.  

Я вернулась в гостевую комнату дописывать письмо. По голосу этого чиновника, который приближался или отдалялся от комнаты, было понятно, что она ходит туда-сюда по коридору. Закончив, я быстро прошла в гостиную и незаметно вложила конверт в спрятанные цветы. 

Мы поужинали рыбой с овощами на пару, как всегда, чём-то лёгким и полезным. Н. весь вечер улыбалась, будто смущаясь. Она дала много еды в дорогу, хотя я и отнекивалась. Садясь в такси, я сказала, что оставила розы в благодарность за гостеприимство. Н. словно удивилась. Почти доехав до аэропорта, увидела пропущенный звонок и голосовое сообщение от неё. Волнуясь — она наверняка обнаружила моё письмо — включила и услышала разъярённый голос: „Вернись, ты забыла взять еду!“

Потом мы ещё несколько месяцев переписывались понемногу, как обычно, а после Н. перестала отвечать на сообщения вовсе.

Сложно мне это понять. Я пыталась рассказать ей о том, что жило во мне на тот момент около десяти лет: прекрасная, чистая, сильнейшая любовь. К ней. Я понимаю, что она скорее не разделяла этих чувств, но как можно было оборвать, выключить и даже не выслушать… Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг. Она часто повторяла, что надо руководствоваться принципом взаимности, как в дипломатии. Говорила так о неблагодарности людей. Может, именно невозможность применить этот принцип ко мне и выбивала её из привычной программы?

*** 

Столько времени прошло с тех пор, два года, три? И вот мы должны встретиться сегодня под Лондоном, где я когда-то увидела её в первый раз. Н. выкупает меня у центра разработок для какого-то долгосрочного проекта! Но вдруг она на самом деле тоже… а если и нет, не счастье ли будет просто видеть её хотя бы иногда, хоть редко, хоть в неделю раз. Я так волнуюсь. Сразу же, как она написала, как мы договорились о встрече, я начала опять чувствовать эту глупую, иррациональную радость сердца. За это можно всё отдать и до того я в это верю. Не могу перестать улыбаться уже две недели. Я живу опять. Еду сейчас в электричке». 

Тут записи заканчиваются, хотя есть ещё много чистых листов, уже пожелтевших. Поднимаю глаза. Хозяйка квартиры деловито раскладывает что-то в книжном шкафу в коридоре прямо у двери. Я и не заметил, как она вернулась. Перечитываю вслух последний абзац. Беляна сильно увлечена своими винтажными книгами и поделками, продолжает их перекладывать.

Часть 3 

Я задумываюсь, каково это, стать объектом безграничной любви гуманаида, когда живёшь в настолько незрелом обществе. Вспоминаю о Лие, что было бы, родись я в начале века и встреть её шестьдесят лет назад.  Рад, что теперь с этим проще. Поговорю с родителями, они поймут и примут, рано или поздно.

Спрашиваю:

— Интересно, что же должна была чувствовать эта женщина?

Беляна резко смотрит на меня, будто застал её врасплох.

— А я вам расскажу, — почти поёт грудным голосом, откуда-то взявшимся. — Именно в тот момент она поняла, что же такое эта любовь. Что во всем мире теперь не будет ничего важнее этой странной и нечеловеческой программы. Что она точно знает, ощущает в себе такую же безграничную привязанность, страх и нежность. Что жизнь изменилась и никогда уже не будет пустой. — Голос подрагивает, но пожилая женщина держится. Глаза красные.

Я ошарашен своей догадкой. Даже забываю про Лию на мгновение.

— И что… что она в этот момент сделала? — смотрю на Беляну новыми глазами, полными надежды

— Выключила её.

Дубай, Казань, Оксфорд, август 2017 — сентябрь 2018