Подборка опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №1/2020
* * *
Девочка с именем горы,
сошедшая с полотен Мурильо и Гойи,
замирает у темноликой мадонны.
Ей нужно другое, совсем другое.
Небеса так пленительны и бездонны —
дай, Моренета, сил соловьиным крыльям
выдержать всё и ни разу не быть второй.
Чтоб донесли до солнца
и покорили
мир под горой:
от Милана до Лондона, от Лиссабона до Вены —
в самое сердце, тепло и проникновенно.
Чтоб, всё мощней и внушительней становясь,
не прерывалась связь:
ныне живущие люди и города
пусть же при мысли о ней вспоминают — гору!
Однажды она непременно вернётся сюда.
Навсегда.
Ей кажется, это ещё нескоро.
* * *
Когда зашумели соседи,
(«Дракон у ворот, дракон!»)
братья достали фотоальбомы.
Вот дедушка извергает языки пламени.
Вот бабушка расправляет кожистые крылья
в лучах восходящего солнца.
Чтобы остановить чудовище,
нужно вспомнить, кто ты.
Нужно забыть, кем ты решил не быть.
Братья глядят друг на друга,
синхронно выбрасывают «бумагу» —
история пишется с белого листа.
Никаких больше фаустов, зигфридов, заратустр.
Тысячелетний уроборос
пожирает нас на вокзалах и в аэропортах —
переполненных алтарях закольцованных истин.
Победить можно только потерпев поражение
на священной войне за право не стать драконом,
привыкая к соусу arabiata.
* * *
Сегодня ночью, в свете факела,
очнувшись от привычной боли,
я обнимала Тиля Швайгера
на берегу пустого моря.
Мысль превращалась в осязание,
и без малейшего протеста
я осознала вдруг, что занял он
твоё насиженное место.
Без слов, без повышенья градуса —
всего лишь ночь и шум прибоя.
Но было так тепло и радостно,
как никогда ещё с тобою.
Габи
Что было, Габи, до того, как ты отправилась в путь?
Призывал ли тебя Господь,
Вручал ли тяжёлую почтовую сумку,
Кряхтел ли довольно над каждым письмом и рисунком?
Или, может, навис над тобой грозным верзилой?
(Спускайся живей! Никаких указаний — импровизируй!
Внедряйся в сны, поджидай в темноте, рассказывай басни…
Да, и тело лучше сменить —
Мужиком путешествовать безопасней.
А то вдруг занесёт куда-нибудь в Абу-Даби…)
Откуда ты знаешь, Габи,
Что говорить им, никого не желающим слушать?
Подобно хирургу, вскрываешь болящие души,
И — каждому точно в цель, вместо лекарства:
Очищай свою совесть — регулярно молись и кайся.
Перестань, наконец, дни до конца считать.
Иди и живи. Не забудь оплатить счета.
Заведи себе кошку. Здоровьем займись вплотную.
Иди и люби. Нет, не меня — земную.
И одно и то же из года в год, одно и то же,
Опостылевшие начисто фразы зудят под кожей.
Как говорится, учитесь читать документы с детства —
А то окажетесь связанными
Контрактом без срока действия.
Это давит на мозг миллионами атмосфер.
Я что тебе, Господи, какой-нибудь Агасфер?
Господи, так нечестно!
Я слишком устала — вот и такая наглая…
Есть ли где-то на этом свете вестник для вестника?
Ангел для ангела.
Оскар и Магдалена
У Магдалены больное колено. Двигаться только медленно и осторожно.
Она носит длинные юбки, чтоб не казаться хрупкой (ну сколько можно!)
Это вовсе не трудно — притворяться одной из тех,
кто успешен и весел. Надо только держаться подальше от дискотек,
не совершать ошибки, не выходить из дома:
все дороги ведут на танцпол — такая вот аксиома!
И если не можешь боль победить, оторваться от кресла —
делай вид, что тебе это вовсе неинтересно.
Но однажды Магда встречает Оскара и покидает свою берлогу:
всё ведь возможно — только бы вылечить эту чёртову ногу!
Шансы явно побольше, чем у выигрыша в рулетке…
Магдалена идёт к врачу и начинает глотать таблетки.
С этого дня всё сильнее запутывается клубочек:
читайте список побочек.
День за днём Магдалену со всех сторон обступают страхи.
В панике она плачет: «Родной, я не проворнее черепахи!..»
и срывается посреди целебного разговора.
Оскар, мой милый Оскар, ещё нескоро…
Я готова сгореть от отчаянья и стыда:
я не знаю, когда!
Врач недовольно хмурится, выругивается немо.
Меняем схему!
Другие лекарства её превращают в овоща.
Она берёт телефон с миллионом пропущенных и не поймёт: это кто вообще?
Память скрывает, где сон, а что было на самом деле.
Потянулась с утра за пледом — прошла неделя.
А может быть, год. Кто считает?..
Голос Оскара: «Слушай, Магда!
Я ждал слишком долго — но тебе ничего не надо.
Для чего мы друг другу, если не можем сплетаться в танце?
Честнее — расстаться.
Все тут взрослые люди, переборем приступы ностальгии.
Мы не станем друзьями — у меня к тебе чувства совсем другие…» —
пышет праведным гневом, мечет императивы.
Магдалена слышит: «Ты такое чмо, что даже дружить с тобой мне противно!..»
Вешает трубку, утыкается взглядом в обои.
Колено всё так же ноет.
* * *
на горе-горе распеваются петухи.
беспокойна кровь, а иванова ночь темна.
о тебе, мой свет, буду пить и писать стихи
семь свинцовых лет, на восьмой замолчу сама.
а потом другой, что тебя не в пример сильней,
невзначай придёт, будет ждать меня ровно семь
окаянных лет из объятий пустых теней —
но растратит речь и уже замолчит совсем.
петухи орут, исступлённо ведут рассказ,
как сгорает солнце на жертвенном алтаре.
семь да семь — равно безнадёжно и напоказ.
оседает пепел на лысой горе-горе.
Грузовик
Вот грузовик. И он меня везёт.
Пока не просветлеет небосвод:
на бураки — а может, на картошку.
Галдит, шумит вокруг 9-й «Б»,
и в этой непрописанной судьбе
пока ещё всё только понарошку.
Вот грузовик. И он везёт меня.
Покуда вероломно шестерня
не засбоит в сокрытом механизме.
Пока трясёт и движется вперёд,
и у шофёра радио поёт
о горемычной заключённой жизни.
И кажется — как пережить тот шок,
когда тебя закинут, как мешок,
в пропахший кузов тесной душегубки?..
Но вдруг — рассвет, пленительный и хрупкий.
И смотришь, и находишь волшебство.
Лишь грузовик. И больше ничего.
Бетховен
В детстве я мечтала родиться двести лет назад
и стать подругой Бетховена.
Нет-нет, не в том смысле!
Просто девочкой-другом.
Я бы приходила к нему домой, садилась возле огня,
писала в тетради на корявом немецком (другого-то я в пятом
классе не знаю!)
А он улыбался бы странно и весело.
Нет-нет, Людвиг, не вздумай о чувствах!
Я понимаю: Тереза, Джульетта — всё непросто,
но я в пятом классе — помнишь? —
и вообще не хочу замуж, даже за тебя.
Давай я лучше спою «Сурка». Я отлично пою «Сурка»!
У тебя такое лицо, что я не верю, что ты не слышишь…
Нам ещё многое нужно решить:
какой текст мы возьмём для последней симфонии,
как мы относимся к сенбернарам
и что мы сделаем с Толстым за «Крейцерову сонату»…
Кстати, о сонатах. Сыграешь мне?
Нет-нет, только не «Лунную»!
(Поверь, ты ещё не один раз перевернёшься от этих звуков).
Давай лучше семнадцатую.
Финал.
* * *
И не то чтобы не поётся — скорее не плачется.
Мимолётный соблазн промелькнул да и был таков.
А могла бы решить стать суровой асфальтоукладчицей
И всю жизнь защищать дороги от дураков.
Кто судьбу упустил — тот вовеки за ней не угонится.
Механизмы успеха безжалостны и просты.
А могла захотеть стать приветливой тихой садовницей
И в воронках от бомб день за днём разводить цветы.
Сотни брошенных тропок, и сотни ещё обнаружатся.
Если думать всерьёз — вряд ли выдержит голова.
Столько пользы могло быть и столько пронзительной нужности,
Но иду по земле — а за мной лишь слова, слова…
* * *
грозовыми ночами являюсь издалека —
надо мной река, подо мной река —
и шевелятся губы, словно у грустной рыбы:
мы могли бы? нет, не могли бы.
ты не знаешь рыбьего языка.
от попыток понять повышается яд в крови.
не помогут лингвисты, сколько ни позови.
ты ведь помнишь, мы всего уже насмотрелись.
даже слово прости в переводе — такая ересь,
что куда уж там о любви.