Рассказ опубликован в журнале „Берлин.Берега“, №1/2019

Горы и снег. Солнце. Вечером холодно. Глаза как у лисы, китайская лиса, крадётся, нет, неожиданно возникает. «Кто ты?» — шепчу, но нет ответа.

Ночь. Какие здесь в Норвегии тихие ночи зимой. Открываю окно на кухне, холодный воздух врывается прямо в моё сердце. Почему я проснулся в пять часов утра? Как далеко Непал, как всё это нереально.

Мои руки на столе, немного трясу стол, маленькая пальма на нём тоже трясётся. Почему мы собираем грибы — сушим их, это специальные грибы, такие же как лисички, но чёрные. Биргита долго чистит их перед сушкой, а летом выкидываем. Поэзия во всём, что меня окружает, в этой чашке с синим драконом, она просто льётся через края, а я думаю, как долго я не поливал цветы. Совсем не знаю, как их поливать, то поливаю их каждый день, то забываю и поливаю через месяц. Время, в котором я живу, всегда разное и непонятное, совершенно не то что на часах.

Взял в библиотеке большой атлас, чтобы ещё раз внимательнее разглядеть Катманду. Даже картину нарисовал — женщины на коленях, а рядом собаки лежат и ходят. Есть ли там река, а вот — Sun Kosi, совсем рядом с Катманду, но это на карте, а в реальности, может, несколько дней добираться.

Не могу представить, чтó она видит из своего окна. У меня река Глума и автозаправочная станция и мост за ней через речку. Что же она видит из окна? Может, она открывает окно, а там заснеженные верхушки гор, звёзды, может быть, луна. Воздух такой же, как у меня — холодный, но совсем другой, прозрачный до невозможности. А что она ест на завтрак?

Совершенно другой мир. Невозможно представить, что вот она сейчас в Катманду свернулась калачиком и спит, а горы безмолвно смотрят ей в окно. Она переворачивается на другой бок. Кто-то невидимый стягивает чуть-чуть с неё одеяло, голая нога и грудь. У неё чёрные волосы и спортивная фигура, чтобы жить в Катманду, наверное, нужно быть сильным человеком. Но она же летом пьёт, просто напивается в стельку, она же сама говорила. Просто не верится. Что же там пьют? Рисовую водку? Как бы я хотел напиться вместе с ней и валяться где-нибудь под забором в Катманду.

Напиться в Катманду в стельку и валяться под забором. Всё, я больше здесь не пью, просто противно сидеть в баре, пить пиво и болтать, болтать и пить, пить и всё равно как в Катманду в стельку не напиться. А если и напьёшься, тоже совсем неинтересно — ну, упал на дороге и лежишь пьяный.

Закрываю глаза, снег падает крупными хлопьями и покрывает всю землю толстым слоем, где-то ходят люди со снежными колпаками на головах.

Открываю глаза — светит солнце, оно всё освещает, но есть тени, и мы в тени.

Я поставил чайник и жду, когда закипит вода, буду пить чай, долька лимона лежит и ждёт вместе со мной горячей воды.

Невозможно смотреть на мою кружку, такая она красивая, красная с синим драконом на одной стороне и с зелёной птицей на другой, между ними жёлтый круг, и по всему фону разбросаны цветы.

Как не хочется окружать себя красивыми вещами, но они берут меня в плен своей красотой, лишая реальности и заполняя мою жизнь дешёвой поэзией.

Когда я был маленький, мама везла меня из бани домой зимой на санках. Я был так укутан, что не мог даже пошевелиться, свободными были лишь глаза. И вот наплывает из темноты свет — это фонарь. Глаза мои смотрят в небо — оно звёздное, фонарь уплывает куда-то, выплывает другой. Потом, наверное, я засыпаю.

Рассыпанный бисер, разноцветные тряпочки, маленькие солдатики, я лежу на полу пьяный, пытаюсь их передвигать, руки не слушаются, опьянение накрывает тёплой волной.

Так редко смотришь на свою комнату с этого ракурса, только когда валяешься пьяный на полу. Все вещи приобретают другие свойства, становятся новыми, незнакомыми… Я никогда раньше не видел свой стол так, снизу. И окно, и люстру.

Вчера на барахолке купил половичок старый, именно такие по моим представлениям лежат в Непале. В действительности всё, конечно, иначе, не хуже и не лучше, а просто по-другому.

Зажёг курильницу, тибетские зелёные палочки пахнут костром.

У каждого человека небо над головой, но сколько людей, столько и различных небес, а оно всё равно одно, и его вообще нет, а есть облака, а небо, что это?

Фигурка Будды: она странная, такой поп-арт, но разрисована удачно. Красивая. Всего сложней будет расстаться с Буддой. Увидишь Будду — убей его, учат дзен-буддисты. Как я понимаю главного героя из «Жертвоприношения» Тарковского. Собрать всё в доме — и старую карту, и красивый альбом с репродукциями икон, и японскую музыку — поджечь всё и сам дом, всё, что мешает быть по-настоящему свободным. Свободным от красивых вещей. Для чего? Для того, чтобы валяться под забором и смотреть на звёзды, как в детстве на проплывающие фонари. Но всё на самом деле просто, нужно просто уйти, не надо ничего поджигать. Пусть всё будет. Захлопывается шестигранная стеклянная коробочка с пеплом.

Парусник под всеми парусами несётся по морю. Молодой капитан спит и видит сон. Снится ему девочка в Непале, у неё чёрные волосы и белые зубы. Интересно, есть там телефоны? Может, попросить у неё номер. Так хочется услышать её голос. Нужно подождать.

У меня ничего нет из Непала, кроме безрукавки, подаренной приятелем. Он был и жил в Катманду.

Почему я в своё время не расспросил его о Непале? Разговаривали о чём угодно, но только не о Непале. Он норвежец и лет пять болтался в тех краях, а в Индии заболел сразу и дизентерией, и гепатитом одновременно, и его вывезли военным самолётом в Норвегию, здесь и спасли.

У безрукавки блестящие пуговицы с лотосами, и она такая основательная, на всю жизнь. Белые домики за мостом, освещённые солнцем. Проснись, капитан, выйди на палубу, твоему паруснику недолго жить, впереди опасные рифы, разлетится твой парусник в щепки. Но крепко спит капитан и видит сон, и снится ему девочка в горах. Девочка когда-нибудь превратится в старуху и будет говорить низким голосом, дымя папиросой: «Когда я жила в Катманду… » Но это будет ещё не скоро, а сейчас она катается на скейтборде, пьёт водку и валяется под заборами, что совершенно невозможно представить.

Себя пьяным под забором представить могу, но её никак. Неужели она и матом ругается? Нужно её спросить. Если да, то разорву всю эту писанину на мелкие кусочки. Как же тогда жить на белом свете? Кручу калейдоскоп с разноцветными стёклышками… Перекатываются, переливаются различными цветами. Сухие кусочки фруктов с орехами. Паутина в лесу, а сквозь неё свет. Маленький странный пруд в лесу с лилиями и тёмной водой. Старый скворечник на земле, полусгнивший, поросший зелёным мхом. Я отреставрировал его, сделал новую крышу из маленькой черепицы, пошёл прибивать его к дереву, что растёт рядом с моим домом, надел старую куртку, взял стремянку. Биргита идет сзади, боится. «Не бойся, — говорю я, — на дереве же нет таблички Privat, и потом — меня попросили».

«Кто? » — спрашивает Биргита. «Не знаю, птицы, наверное», — отвечаю я. «Так хорошо им будет жить в тихом скворечнике, должно быть», — думаю я, приколачивая его к дереву. Каждый раз выходя из дома и заходя в него, я его из окна не вижу, я смотрю на скворечник в надежде увидеть там птиц, но их нет.

Я пьяный. Наливаю водку «Абсолют», пойду дальше пьянствовать. Где вся романтика? Вчера пили, сегодня продолжаем… Пойдём в бар, попробую свалиться где-нибудь по дороге, интересно, что подумает Биргита.

Валяюсь. Биргита пинает меня. «Вставай, пьяная скотина», — сказала бы русская. Биргита ничего не говорит, просто пинает. Не знает, что сказать. Как всё противно, нельзя поваляться на улице. Кто-то идёт, смотрит на нас, Биргита что-то пытается говорить, улыбается.

Всё в диком запустении, везде валяются носки и пустые бутылки из-под пива. «Надо попробовать баночное пить», — думаю я, но покупаю бутылочное. Вечером опять напиваемся в стельку в баре.

Бар, куда мы ходим, совсем обычный, для обычных алкоголиков. Когда я совсем напиваюсь, мне перестают наливать, и приходится уходить в другой, такой же, он совсем рядом.

Всё время крутится какой-то тип, всё время пьяный, невероятно худой и высокий. «Он здесь работает, — говорит Биргита. — Датчанин».

Утро, вчера пили водку, я продолжаю. Биргита бегает в туалет и блюёт, я наливаю рюмку за рюмкой и пью. С кем я пойду сегодня в бар? Биргита не хочет. Говорит, что деньги на карточке кончаются. «Как же так? », — мямлю я. А как же сегодня? Мы что, будем здесь валяться на диванах и смотреть это NRK1? У нас старый ТВ, и мы не покупали лицензию. Приходил какойто тип и спрашивал что-то. Биргита сказала, что у нас нет ТВ. Не смотрим мы ничего, мы пьём.

«Девочка из Катманду» пишет мне, что она работает менеджером среднего звена. Что это? А как же забор и тому подобное, выбросить это из головы, пойду дальше пить.

Напился. По дороге домой упал два раза. Девочка написала непонятно что. Она разучивает какие-то сложные повороты или прыжки на скейтборде, пишет о том, что, разучивая сложные, она забыла простые, и что у неё, наверное, маленький мозг. Отвечаю: «Купи мощный компьютер, раз мозг маленький».

Она присылает в ответ одни знаки вопросов.

Сегодня в первый раз почувствовалось приближение весны, светит солнце, поют птицы. С девочкой я переписывался по интернету, как только задал самый простой вопрос — что она ест на завтрак — сразу же связь прекратилась. Девочка из Катманду перестала мне писать. Эта история закончилась, другая пока не началась. Но зато пришла весна, а за ней лето. Холодное норвежское лето, наверное, такое же, как в Катманду.