литературный журнал

Инна Савватеева

О людях с тактильным инстинктом

Рецензия

Опубликовано в журнале „Берлин.Берега“, №1/2019


Вальтер Беньямин. О коллекционерах и коллекционировании. Москва, ЦЭМ, V-A-C press, 2018 — 104 c. Перевод с немецкого Сергея Ромашко и Натальи Бакши. ISBN 978-5-9909519-8-3

В сентябре 1940 года на границе между Францией и Испанией скопилось много бежавших от коричневой чумы людей — антифашисты, политические эмигранты из Германии, евреи. Французское правительство отказывало им в выдаче выездной визы, а испанцы — с другой стороны границы — не давали право на въезд. Проблема была чисто бюрократической и должна была вскоре разрешиться, потому что у большинства беженцев имелись американские визы. Многие начали хлопотать и бегать по инстанциям. А один из немецких эмигрантов, некто Вальтер Беньямин (Walter Benjamin, 1892-1940), решил проблему просто: он принял яд и к утру следующего дня был мёртв. Потрясённые столь неадекватной реакцией на обычные бумажные проволочки, чиновники немедленно пропустили всех через границу.

Кто был этот человек — Вальтер Беньямин? Почему чаша жизни переполнилась в результате малозначительного пограничного инцидента? Почему он решил поставить знак тире в датах своей жизни на французско-испанской границе? Вопросы эти останутся навсегда без ответа. Одно из объяснений, которое даёт нам современное литературоведение, звучит так: гестапо конфисковало его библиотеку. А именно она и была его жизнью. Книги были той амброзией, которая поддерживала творческое вдохновение, рождала желание писать самому, являясь единственно возможной средой обитания для книжных червей «типа Беньямина». О той — конфискованной — библиотеке он написал блестящее эссе, назвав его просто «Я распаковываю свою библиотеку. Речь о коллекционировании»1.

На минутку заглянем и мы туда, где ещё нет тихой скуки порядка, где книги ещё не маршируют стройным парадным чеканным шагом, где из раскрывающихся ящиков пыль попадает в солнечные лучи света и начинает кружиться в древесном воздухе шкафов. Беньямин пишет о своей библиотеке как о страсти, захватившей его в свои прочные объятия. Эта страсть граничит с хаосом. С хаосом воспоминаний. В представлении Беньямина книги имеют судьбу, а покупка редкой книги для коллекционера равнозначна его второму рождению. Как о чём-то бесценном вспоминает он о приобретении книг «Синий всадник» и «Легенды Танаквилы» швейцарского писателя Иоганна Якоба Бахофена. Не надо сегодня быть большим историком, чтобы понять, чем грозило Беньямину в эпоху борьбы с «дегенеративным» искусством обладание книжкой с таким странным певучим названием — «Синий всадник».

Эссе о библиотеке заканчивается строчками, которые подтверждают тезисы современных исследователей Беньямина о причине его внезапной для всех смерти в сентябре 1940 года: «О, счастье коллекционера! Счастье частного человека!»

В маленькой книжке, которую открывает блестящее эссе про библиотеку, есть и другая, весьма любопытная статья Беньямина под названием «Эдуард Фукс: коллекционер и историк». Она — продолжение темы библиотеки и анализ, не имеющий аналогов в истории, анализ наследия Фукса в аспекте «счастья», счастья коллекционера. Эдуард Фукс (Eduard Fuchs) был первым в немецкой культурологии, кто собрал огромное количество материала на тему «Секс и эротика в искусстве» и стал, наверное, одним из самых крупных коллекционеров рубежа девятнадцатого и двадцатого веков. Результатом собирательства и анализа стали многие изданные при жизни автора тома «Нравы: Ренессанс. Рококо. Буржуазный век…» Написанные как детективный роман, они и сегодня читаются на одном дыхании.

А появился будущий великий культуролог на литературном горизонте благодаря… аферистке-танцовщице Лоле Монтес. Статья о карикатурах, на которых изображались интимные сцены короля Баварии Людвига I (Ludwig I. von Bayern) и его возлюбленной, закончилась для Фукса десятимесячным пребыванием в тюрьме, созданием новых исследовательских планов и анонсом книги о Лоле Монтес. Однако Фукса ни в коем случае нельзя сводить к исследователям одного дня, живущим за счёт популярности и актуальности тем. Он — исторический материалист, для которого культура оказывается осуществлённой и овеществлённой. Фукс сложился как теоретик культуры. Он вошёл в культурологию также как коллекционер. И этот «пандан» стал определяющим в его писательской и научной деятельности: «Фукс-коллекционер научил Фукса-теоретика понимать многое, чему ситуация времени препятствовала»2. В начале двадцатого века, опираясь на творчество Огюста Родена и художника Макса Слефогта (Max Slevogt), например, он пророчит явление новой красоты, «которая в своём завершении обещает достичь несравненно большего величия, чем красота античности». Вот так — ни больше, ни меньше.

Текст Беньямина о Фуксе часто сильно сложнее самого Фукса. Если через «эротические» анализы нравов галантного века читатель пролетает или скачет галопом — настолько легко и изящно они написаны, то через рассуждения Беньямина уже надо продираться как сквозь сумрачный лес и частокол молодых насаждений. Попытка проследить творчество Фукса через призму марксистко-энгельсовской теории культуры заканчивается если не крахом, то признанием Беньямина: «Эристическая диалектика3, которая «должна вникнуть в то, что составляет сильную сторону противника, чтобы одолеть его изнутри, не обнаруживается в его арсенале»»4. Однако некоторые замечания Беньямина относительно Фукса просто блестящи и должны войти в цитатники: «Понятие творческого у Фукса сильно сдвинуто в направлении биологии. И если гений наделяется атрибутами, порой доходящими до приапических5, то художники, к которым автор относится сдержанно, часто предстают лишёнными мужественности»6. Кто это? Например, Эль Греко, Мурильо, Рибера — творцы, чьи имена в сознании современного человека меньше всего рассматриваются в контексте эротических веяний эпохи.

Беньямин произносит ещё одну фразу, которая является ключевой к его творчеству, ключевой к творчеству Фукса, определяющей по отношению к людям, которые инфицированы болезнью собирательства: «Коллекционеры — люди с тактильным инстинктом». Этим тактильным инстинктом прежде всего обладал он сам — Вальтер Беньямин. И этот инстинкт привёл его к трагическому решению сентября 1940 года. Тогда он сделал свой выбор. Потомки, которые на основании этого выбора лишились многих гениальных текстов, сегодня думают и переживают: а что было бы, если бы… У истории, как известно, нет сослагательного наклонения.

Прочтите эту маленькую тоненькую книжку объёмом в 104 страницы. Вы станете богаче. И не исключено, что в вас проснется тактильный инстинкт.

Примечания

1 Существует несколько вариантов его перевода. В данном случае речь идёт о переводе Сергея Ромашко и Натальи Бакши из рецензируемой книги, VAC press, 2018 (прим. Автора).
2 С. 40 рецензируемой книги.
3 Эристическая диалектика (Eristische Dialektik) — трактат Артура Шопенгауэра 1830 года, предметом которого выступает учение о свойственной человеку от природы страсти к спору (прим. ред.).
4 С. 44.
5 Приапический — устар. перен. чувственный, сладострастный (прим. ред.).
6 С. 47.

© 2015-2019 "Берлин.Берега". Все права защищены. Никакая часть электронной версии текстов не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети интернет для частного и публичного использования без разрешения владельца авторских прав.

Durch die weitere Nutzung der Seite stimmst du der Verwendung von Cookies zu. Weitere Informationen

Die Cookie-Einstellungen auf dieser Website sind auf "Cookies zulassen" eingestellt, um das beste Surferlebnis zu ermöglichen. Wenn du diese Website ohne Änderung der Cookie-Einstellungen verwendest oder auf "Akzeptieren" klickst, erklärst du sich damit einverstanden.

Schließen