литературный журнал

Борис Херсонский

Подборка опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №1/2018


Лейпциг

Сбылась мечта идиотов. Мы
стоим у Кирхи св. Фомы,
места, куда был принят Бах, после отказа
Телемана и Генделя — эти двое считались — класс,
но они были слишком заняты увеселением масс
для работы в церкви — кантаты, нищая касса,

орган на хорах, страсти Христовы, скука-тоска,
извитая жилка колотится у виска,
хор мальчиков (кнабен-хор) печально поёт хоралы
обутешенье и страсти, с которыми воин Христов
вступает в битву против идолов и постов,
обетов безбрачия и мрачных высот Валгаллы.

От композитора остаётся музей и архив,
а также дверь в гармонию, которую отворив,
уже не закроешь, пока не приступишь к Господню престолу.
А Телеман пусть сочиняет музыку для обеденного стола
а Гендель — музыку на воде, которая утекла,
уступив пространство блюзу и рок-н-роллу.

* * *
например отменная готика снаружи всё как всегда
башенки контрфорсы горгульи химеры вода
при сильном ливне низвергается через пасти
чудовищ которыми славны немецкие города
апостолы в облаках рыболовецкие снасти
ловцы человеков не принесут вреда

но внутри соборы пусты ни одной души
никому не скажешь иди и впредь не греши
даже падшие женщины к иконе не припадают
даже нищие не собирают положенные гроши
даже скорбящие закусив платки не рыдают
корыстные патеры не подсчитывают барыши

потому что счеты закончены стекла закопчены
витражи частично утрачены с огромной пустынной стены
глядит ужасная маска на заезжую пару
исполненную чувств растерянности и вины
присматривающуюся к пустынному готическому кошмару
уцелевшему чудом во дни второй мировой войны

к тому же у входа склоненный Господь Иисус Христос
поддерживает солдата и не задаёт вопрос
за что погиб этот немец на фронте восточном или
на западном где как известно меньше советских берёз
но чаще бомбят вернее раньше бомбили
а нынче в других местах бомбят и тоже всерьёз

* * *
Из разрушенной церкви св. Йогана в церковь св. Фомы
катит в тачке кости плюс остатки гроба из цинка
старый сторож — как будто бы из тюрьмы
выпускает старого Баха — виниловая пластинка,
затем — цифровая запись, затем — в мировой сети
душу-музыку Баха каждый может найти.

Старый сторож кричит — эй, интендант!
Открывай ворота, впускай постояльца!
Я привёз тебе Баха! Здесь жил такой музыкант —
на каждой ноте оставил свой отпечаток пальца.
Носил кучерявый парик, голландский фасон,
потом его приоткрыл еврей Мендельсон.

Мендельсон открыл, а я, как видишь, отрыл,
я привёз домой старика, по месту работы — квартира,
война завершилась, теперь здесь глубокий тыл,
советская оккупация, все стоят на защите мира,
всюду — танки, военные, пулемет, автомат, наган,
что тут делают старорежимные хор и орган?

Открывай, интендант, я привёз тебе Баха, теперь
он будет спокоен, в алтаре, под большою плитою,
я привёз тебе Баха, не медли, открой ему дверь,
нам всем ещё жить и жить у советских солдат под пятою.
Нам всем стоять по струнке и ходить по прямой.
Открывай, интендант, я Баха привёз домой.

Томанер-хор
Хор мальчиков существует девятьсот лет.
Мальчики взрослели, становились
бюргерами, воинами, католиками,
протестантами, фашистами —
чего не случается с мальчиками?
Мальчики умирали.
Но хор мальчиков не постарел и не умер,
мальчишеские голоса чисты,
мальчики поют слаженно,
хор мальчиков никогда не станет
воинским подразделением.

Хорошо быть хором мальчиков,
лучше, чем мальчиком
с хорошими вокальными данными.
Сила в коллективе, как говорили
в советские прошедшие времена ГДР,
странно, даже в эти времена
хор мальчиков продолжал петь
как ни в чём не бывало.

* * *
Провалился бы по уши, как в вызолоченное болото,
в семнадцатый-восемнадцатый, в их барокко,
завитками цепляющееся за рококо,
в девятнадцатое с колоннадным ампиром,
жёлто-белым, с шампанью типа «вдова Клико»,
лишь бы только не в детство с рахитом и рыбьим жиром,
со стаканом, в котором с пенкою молоко,
с коридором, где примус на разваливающемся табурете,
всеобщий генералиссимус на портрете,
санаторий — лечебные грязи и душ Шарко.

Всё равно по дворцовому мрамору или по нищей земле за плугом,
или с лукошком по ягоды летним российским лугом,
всё равно честнее, чем быть преданным другом
во всём двойном значении этих слов.
Крепостник, крепостной, городской или сельский житель,
мужицкий армяк или армейский китель,
всё равно над тобой в облаках Господь-Вседержитель,
Творец, победитель смерти, Владыка снов.

* * *
волосатый сытому что голодному лысый
умер моряк подавившись сухопутною крысой
в мешок головой и известно ядро к ногам
волосатому стрижка что лысому полировка
пионеру коврижка что вожатому поллитровка
жизнь цветёт в кустах не желаю нашим врагам

потому что домашние волки одичали себе на горе
воют воем гады с тоской во взоре
на луну где армстронг пристрелил луноход и там
пан твардовский с чёртом сидит в обнимку
и корчмарь попивает водку и ест свининку
и пора выворачивать душу платить по счетам

* * *
Кажется, где-то в Испании, или — где там?
Кажется, что в четверг, на прошлой неделе,
Пречистая Дева пришла на закате к детям,
рассказать, как всё было на самом деле.

Что Спаситель родился не зимою, а ближе к лету,
среди бела дня — ни звёзды тебе, ни метели.
И не в Вифлееме, а по пути к Назарету,
и не было слышно, чтоб ангелы где-то пели.

И пастухи проходили мимо, тем паче
никаких царей с дарами, но лицо Младенца лучилось.
Если точно знать, что это было иначе —
легче верить, что это всё же случилось.

И не в хлеву рожала, а в утлом домишке,
ни осёл, ни вол не припадали мордами к изголовью.
Если знать, что всё не так, как написано в книжке,
легче верить, что чудо вершится только любовью.

А Ирод искал того, кто виноват в недостаче
царской казны — что ему до младенца мужеска пола?
Если знать, что на самом деле всё было иначе,
легче слепым на ощупь дойти до Божья Престола.

Говорила Мария — а дети молча глядели,
как она бледнела, сливаясь с темнеющим небосводом.
Дети знают, как всё случилось на самом деле,
но Рождество отпразднуют в декабре, перед Новым Годом.

* * *
За каждым героем сокрыт прототип,
который, как мальчик к окошку, прилип
к холодным, размеренным строкам.
Смеётся, скрывается, прячет лицо,
но в авторский вымысел вставит словцо,
которое выпадет боком.

Он волю свою пронесёт под полой,
неправда, что автор, голодный и злой,
им вертит и крутит, как хочет,
монах в капюшоне, солдат в парике —
нас образ сжимает в железной руке
и горькую участь пророчит.

Он властен над нами, мы властны над ним,
он нас не винит, мы его не виним,
какое-то время мы слиты —
товарищ Флобер и мадам Бовари,
горбатый Гюго в Нотр-Дам де Пари…
Король — порождение свиты.

Но мы обрываем искусственный путь.
Ему одному эту лямку тянуть,
ему умирать в одиночку.
Ему не сменить ни судьбы, ни лица.
А нам было лень дотянуть до конца
поэму, главу или строчку.

© 2015-2019 "Берлин.Берега". Все права защищены. Никакая часть электронной версии текстов не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети интернет для частного и публичного использования без разрешения владельца авторских прав.

Durch die weitere Nutzung der Seite stimmst du der Verwendung von Cookies zu. Weitere Informationen

Die Cookie-Einstellungen auf dieser Website sind auf "Cookies zulassen" eingestellt, um das beste Surferlebnis zu ermöglichen. Wenn du diese Website ohne Änderung der Cookie-Einstellungen verwendest oder auf "Akzeptieren" klickst, erklärst du sich damit einverstanden.

Schließen