Елена Иноземцева

Подборка опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №1/2015

Испанский дневник

I. Письма на песке

Милая, здравствуй. Здесь снова зима.
Вызрел декабрь апельсином.
Воздух прозрачен. В пустом синема
пахнет рыбалкой и псиной.

Чайки бросаются с криками вниз.
Чайки и кошки и кроме
них — никого: последний турист
утром уплыл на пароме.

Я не уехал. За несколько лет
волн кругового набега
больше в глазах моих берега нет,
нет от беды оберега.

Море волнуется, горы сошлись
точно крестьяне на сходку.
Я не устал. Но кончается жизнь,
так же, как деньги на водку.

Милая, я не вернусь никогда.
Солнечной пылью запятнан,
замаскирую себя без труда
местным последним пиратом.

Пьяным напьюсь, упразднив падежи,
буду коверкать безбожно
славный испанский… А знаешь ли, жить
всё-таки можно.

Слушать до пóлночи чёрный прибой,
кутаться в куртку от ветра…

И не увидеться больше с тобой.
И не дождаться ответа.

II. Дорога в Пегуэру

…Бесполезные виллы
растут, как грибы, из горы.
В городах этих пусто
и улицы будто мертвы —
все ушли на рождественский рынок,
над которым висит золотая звезда из гирлянд,
но не светит, не греет…
А та, что сильнее стократ,
заливает окрестности
белым полуденным светом…
Подниматься на горы, сомкнувшие остров корсетом —
с высоты их вершин
никогда не наскучит смотреть,
как целует солёное море солёную твердь,
как сжимает в объятьях
со страстью суровой и древней.
На закате входить
в голубые от неба деревни,
слушать колокол церкви,
пить кофе у розовых стен
и простую, как жизнь,
и такую же свежую воду.
Возвращаться назад
и предчувствовать — как непогоду
зверь предчувствует верным чутьём — нелюбовь.
Засыпать в черноте,
как в большой колыбели без снов.
Просыпаться за полдень
от визга газонокосилки…

III. Испанский дневник

уедем туда, где любимое слово — «маньяна»,
где русские женщины — сплошь Натали и Татьяны.
где солнце слипается, точно глаза у ребёнка,
а завтрашний день — как засвеченная фотоплёнка.

уедем туда, где — ты это знаешь точно –
в старый отель никогда не приходит почта.
душ тебя душит струёй с перегаром хлорки,
и на подушке томик Гарсиа Лорки.

в чёрную полночь, жгучую, как крапива,
ты мне прошепчешь, что жизнь всё равно красива,
даже в такой невозможной дыре, как эта,
где на балконах простыни сушит лето,

где на обед и на ужин опять паэлья…
глазом луны, затуманенным, как с похмелья,
на побережье небо глядит циклопом,
и Одиссей путешествует автостопом.

споры любви, отравляющей воздух жаркий.
всё перепутались нитки у нашей Парки.
карты истёрлись, не отыскать дороги.
светит звезда, путеводная не для многих.

* * *

я входила к дикому зверю в клетку,
наливала чай, оставалась на ночь.
первобытное знание древних предков
об опасности забывала напрочь.
я ему подставляла свои ладони,
чтобы он их ласкал огрубевшей шерстью.
может быть, убьёт может быть, прогонит —
я не думала, не боялась… вместе
с этим зверем мы пили, бывало, пиво,
рассуждали с ним на больные темы.
мне казалось даже, что я любила,
мне казалось, он тоже — возможно, тем он
и бывал смущён: не спешил с расправой,
проявлял радушие, даже кротость
временами… и в пасти его кровавой
расцветал цветок — белоснежный лотос.

Слепое чувство

Это что-то такое — назвать нельзя.
Это — если зажмурить сильней глаза,
То послышится, будто в лесу, в ночи
Громко ухает филин и выпь кричит.
Это — сказки чужие, клише и спам.
Это — если с похмелья и ночь не спал.
Это — жизнь в приоткрытый дверной проём
Убегает стремительно, ё-моё.
И какой-нибудь умник (читай — урод)
Говорит назидательно: все пройдёт.
А хотелось бы просто: припасть к плечу
И молчать, и молчать… и молчу, молчу…