Зачем, мой Рок, для жизни бренной
Ты дал мне тёмную межу,
Где двум мирам одновременно
Я, блудный раб, принадлежу?
Юргис Балтрушайтис
В устах Юргиса Балтрушайтиса (1873—1944) характеристика своей билингвистической ориентации как «тёмная межа» звучит достаточно претенциозно, ибо именно он, один из крупнейших русских и литовских поэтов начала ХХ столетия, как мало кто другой служит примером успешного самоопределения творческой личности в иноязычной среде. В кругу русских символистов, где не очень-то жаловали инородцев, он всегда был своим, как и в родной ему Литве. И это — документальный факт, то, что имеет собственную реальность, от которой невозможно что-либо отнять или добавить, ибо она находится под охраной сурового закона подлинности.
Не Рок определил литовцу Балтрушайтису стать русским поэтом. Он сам, по собственной воле, выбрал эту стезю, заработав на ней почёт и уважение. А когда политическая буря, разрушившая Российскую империю, прибила его к русским берегам, стал работать послом только что народившейся Литовской республики в Москве, а затем советником литовского же посольства в Париже.
А вот его русским собратьям-литераторам, устремившимся из Совдепии на Запад, чему он как дипломат всячески содействовал, действительно пришлось идти по тёмной меже. Для писателя, волею судьбы вынужденного жить на чужбине, проблема состоит не только в том, что делать, как приспособиться и прижиться, но и в своего рода духовном перерождении, обретении нового видения, тематики, стилистики и, конечно же, своего читателя.
Некоторый опыт в этом отношении у русских интеллектуалов уже был. В ХIХ веке образованные представители русского общества начали активно осваивать Западную Европу, подолгу, а то и бóльшую часть жизни проводя за границей. В зависимости от причин, заставивших русских интеллектуалов перебираться в Европу, обустраивались они там по-разному.
Некоторые находили себя в активной публицистической деятельности, принимая участие в работе первой русской диссидентской газеты «Колокол», выходившей в 1857 — 1867 годах в Лондоне на русском языке, а в 1868 году в Женеве под тем же названием, но по-французски (La Сloche). Другие русские литераторы, попав в чужеродную среду, ограничивались лишь профессиональными контактами, стараясь обрести дружеские связи среди местных политиков и литературных элит. Тургенев, например, был знаком с крупнейшими французскими писателями того времени — Гюго, Жорж Санд, Мериме. Последний активно занимался популяризацией творчества русского писателя во Франции. Позже, в 1860—70—х годах Тургенев сблизился с Флобером, Золя, Эдмоном де Гонкуром, Доде, Мопассаном — причем автор «Милого друга» даже объявил себя его учеником.
Интересно, что, в совершенстве владея французским, английским и немецким, Тургенев писал прозу только на родном языке. Он даже декларировал это как принцип: «Я никогда не писал ни строчки (я говорю о литературе) на другом языке, кроме своего русского, и даже признаюсь вполне откровенно, что не понимаю авторов, способных на такой tour de force[1]: писать на двух языках[2]».
Однако в русской литературе можно найти и противоположный пример. Фёдор Тютчев, друг и современник Ивана Тургенева, подолгу живя за границей, не пренебрегал — ради самоопределения в иноязычной среде — возможностью писать по-немецки и по-французски. Как своего рода «русский курьёз» отметим, что, в отличие от западника Тургенева, Тютчев был истовым славянофилом. Однако в частной жизни он говорил и только по-французски и по-немецки. Ни первая, ни вторая жёны Тютчева по-русски не говорили. Все его письма, все политические Тютчева статьи написаны на этих языках, по-французски же были сказаны и все его знаменитые остроты, а также написаны многие стихотворения[3].
В конце ХIХ века начинается массовая эмиграция из Российской империи, главным образом в Новый Свет — в США, Канаду, Аргентину. В этой ситуации русский язык начинает использоваться в качестве средства межнационального общения в эмигрантской среде. Представители интеллигенции, желавшие в среде русской диаспоры заявлять себя как публицисты, создавали периодические издания на русском языке[4], привлекая к работе в них собратьев по перу. Участие же русских литераторов в иноязычной литературной жизни было весьма редким явлением. В качестве примера здесь можно вспомнить колоритную фигуру Лео Пасвольского (1893—1953), талантливого публициста, в 1917—1920 годах работавшего редактором нью-йоркской газеты «Русское слово». Также Пасвольский выпускал ежедневную газету на русском языке «Американский вестник», писал статьи для англоязычной The Russian Review и вел активную политическую деятельность в среде иммигрантов. В дальнейшем Пасвольский сделал блестящую карьеру экономиста и политика (в частности, он был автором Устава ООН).
На немецкой культурной сцене ХХ века выделялась деятельность русских евреев-литераторов, перебравшихся на жительство в Германию. Успешно ассимилировавшись в благодушно настроенной по отношению к ним среде, эти талантливые и широко образованные люди стали играть роль «превосходных посредников» (по определению Томаса Манна), связующих русскую и немецкую культуры. К их числу относятся переводчик и пропагандист русской литературы Александр Элиасберг (1878—1924), переводчик и литератор Павел Бархан (1878—1942), а также журналист и общественный деятель Илья Маркович Троцкий (1879—1969), назначенный в 1906 году знаменитым медиамагнатом Иваном Сытиным специальным корреспондентом газеты «Русское слово» в Германии, а затем и Скандинавских странах[5].
В этом материале мы ограничимся описанием деятельности Ильи Троцкого в кайзеровской Германии (1907—1914)[6], не в последнюю очередь потому, что общая картина отношений между Россией и Германией сто лет назад очень напоминает наши дни.
Это было время относительного благоденствия. Политические дрязги никак не влияли на повседневную жизнь двух стран. Границы были открыты, визовый режим не обременял путешественников и между Россией и Германией шёл непрерывный обмен — людьми, идеями, капиталами. С запада на восток ехали предприниматели, специалисты, любители экзотики, а также многочисленные родственники «русских немцев», диаспора которых по численности считалась одной из наиболее крупных в Российской империи. Русские стремились в Германию ради учёбы, лечения, покупок, и, конечно же, отдыха.
До начала Первой мировой войны (28 июля 1914 года) число русских граждан, длительное время проживающих в Германии, непрерывно росло. Среди них можно было выделить три основные группы — учащиеся высших учебных заведений, политические эмигранты — главным образом социал-демократы всех мастей, в те незамутнённые ещё идеологической враждой годы любезно принимаемые немецкими однопартийцами, и туристы. Учащиеся были наиболее представительной группой российских граждан в Германии. Русские студенческие землячества существовали в Берлине, Мюнхене и Гейдельберге. Только в одном Берлинском университете в 1913 году почти каждый десятый студент был родом из России (большинство из них числилось на медицинском факультете). В таких университетских городах, как Гейдельберг и Фрайбург работали русские читальни, а вместе с ними и справочные бюро для ищущих работу, кассы взаимопомощи, лагеря отдыха, театральные, литературные, научные и спортивные кружки.
По свидетельству Ильи Троцкого[7], столичная русская колония помимо студентов состояла из людей, давно и прочно осевших в Берлине, — частью из представителей литературного, научного и художественного мира, приехавших в Германию работать и учиться. Жила русская колония мирно, спокойно и солидарно. Отношения её с берлинскими властями не внушали никаких опасений. Даже небольшая группа политических эмигрантов, державшихся особняком от прочей колонии, чувствовала себя в сравнительной безопасности от поползновений царской охранки.
В этой обстановке Илья Троцкий, прекрасно владевший немецким, чувствовал себя как рыба в воде. В отличии, скажем, от Павла Бархана, который хоть и был автором очерков из русской и немецкой жизни, переводил с идиш и русского языка, но никогда не стремился переводить свои произведения на русский и сотрудничать с периодическими и книжным издательствами в России, поскольку полагал, что «нет России вне России».
Что касается Ильи Троцкого, то он, вопреки мнению одного из лидеров сионистского движения Владимира Жаботинского, согласно которому еврей легко приобретает личину того народа, которому служит и где ему хорошо, отнюдь не горел желанием стать просвещённым немцем и не сделал ни малейшей попытки онемечиться. Троцкий не только искренне любил Россию, но и был на редкость цельной личностью, в которой три составляющих — еврей, русский интеллигент и литератор — формировали гармоничное единство. Каждый представитель людей этого типа, а их в истории русской культуры насчитывается целое поколение, «был и умен, и образован, и человек со своей биографией (что не часто встречается), вообще — персонаж недюжинный[8]» — пользуясь определением писателя Романа Гуля (1896—1986).
Увы, к концу ХХ века этот яркий и разносторонний тип личности сошёл с исторической сцены.
Период жизни в кайзеровской Германии, наверное, был самым счастливым и беззаботным в биографии Ильи Троцкого. Влияние заграничных корреспондентов столичных русских газет в эти годы было очень велико — с журналистами считались и министры, и дипломаты, и нередко через репортёров, неофициальным путём, в Петербург передавали те сведения, которые нельзя было сообщить в официальных нотах. И. М. Троцкий много раз участвовал в этих закулисных играх. Он знал Бернгарда фон Бюлова, встречался с Теобальдом фон Бетман-Гольвегом[9] и кайзером Вильгельмом II, как и с русскими министрами, приезжавшими в Германию[10].
Сам Илья Маркович рассказывает в одной из своих статей-воспоминаний[11] забавную историю на тему политического закулисья, связанную с визитом в 1912 году в Германию английского военного министра лорда Холдейна[12]. По этой статье можно судить как о его личном авторитете серьезного журналиста, так и о внимании, с каким русское правительство относилось тогда к политическим новостям, публикуемым в «Русском слове». И. М. Троцкий пишет, что, состоя тогда берлинским корреспондентом газеты, решил добиться свидания с Холдейном. Лорд, отлично говорящий по-немецки, стал рассказывать о своих заданиях в Берлине. Он «рассказывал такие интимные подробности, которые журналисту редко приходилось слышать от дипломата». Слушая Холдейна, Троцкий «решительно не понимал, чем ему обязан подобной откровенностью. Загадка, однако, скоро разъяснилась. Прощаясь, Холдейн, улыбаясь, сказал: Пожалуйста, не звука об этом в газете. Всё, что я сообщил, только для вашей личной информации. Вот тебе и сенсационное интервью!»
В ответ Троцкий рассказал Холдейну историю о немецком журналисте Клаузнере и Отто фон Бисмарке. Железный канцлер несколько раз сообщал журналисту якобы важные и тайные сведения, а спустя какое-то время спросил, почему тот не опубликовал в газете ничего из рассказанного. «Вы говорили о государственной тайне», — ответил Клаузнер. «Неужели вы полагаете, что государственную тайну я доверю именно вам?!», — якобы удивился фон Бисмарк, и журналист тут же опубликовал все полученные сведения. Лорд Холдейн рассмеялся, но ничего не сказал. Троцкий напечатал в «Русском слове» их беседу, вызвавшую большой переполох в Петербурге. После публикации английский министр специально поинтересовался, была ли статья подписана фамилией Троцкого. Узнав, что да, Холдейн удовлетворённо сказал: «Если джентльмен ставит свою подпись, значит, он отвечает за свои слова».
Однако политика не относилась к числу приоритетов журналиста Троцкого. Он уделял ей внимание по долгу службы, а настоящие интересы его всегда были связаны с миром искусства, главным образом с жизнью литературной среды. В Берлине он был вхож в закрытые для широкой публики литературные салоны, где заводил полезные для себя знакомства среди местных интеллектуалов. «Мы обменивались письмами, строили всякого рода издательские планы», — писал на закате жизни Илья Троцкий в одной из своих статей-воспоминаний[13].
Один грандиозный проект — издание русскоязычной немецкой газеты — Илье Троцкому вполне удалось претворить в жизнь. Причем в реализации его «полезные знакомства» сыграли свою роль, возможно, что даже определяющую. К примеру, газета, будучи издаваемой в Берлине, продавалась по всей Германии, а на её рекламных страницах красовались имена знаменитых и по сей день компаний, фирм и торговых марок. 8 июля 1912 года Илья Троцкий писал Осипу Исидоровичу Дымову (о нём речь пойдёт ниже) из Берлина: «Как видите, пишу на бланке «Заграничных откликов». Эта газета, отчасти, моё детище. Открыл её ещё с двумя коллегами. Вышли уже шесть №№, которые Вы на днях получите. Прошу Вас, дорогой Осип Исидорович, прислать нам кое-что для печати. Мы платим как никто. Целых семь пфеннигов со строки. Не откажите в духовной поддержке[14]».
В 1912 году за 10 немецких марок давали 4,6 рубля, стало быть, семь пфеннигов составляли 3,22 копейки. Много это было или мало по тогдашним русским расценкам для пишущей братии? Иван Бунин, вспоминая о своей встрече с поэтессой Миррой Лохвицкой (сестрой знаменитой Тэффи), передаёт их разговор о литературных гонорарах: «Вам сколько платят?» — «Рублей семьдесят пять, восемьдесят за лист». — «Боже мой! А за стихи сколько?» — «так?» — «Не знаю». — «Значит, я хуже вас?» — «Помилуй Бог, что вы!» — «Но в чем же тогда дело? Вам сколько лет?» — «Двадцать четыре». — «Ну, тогда, очевидно, только потому, что я по сравнению с вами ещё ребёнок…[15] [16]»
Итак, иностранный корреспондент газеты «Русское слово» Илья Троцкий, пользуясь своими связями в высших кругах берлинского общества, организовал на паях собственный издательский бизнес — первую в истории многотиражную русскоязычную немецкую газету, названную «Заграничные отклики» (Das ausländische Echo). Это было периодическое издание, рассчитанное на самый широкий круг проживавших на чужбине россиян. В «Зарубежных откликах» публиковались в первую очередь актуальные новости.
Официально газета выпускалась никому не известным издательством Х. Крунника (Verlag Ch. Krunnik), чья контора и редакция располагались в центре Берлина на Фридрихштрассе, 120. Интересно также то, что фамилия Троцкого как одного из издателей газеты в ней не фигурировала, он был всего лишь одним из её корреспондентов. Важно и то, что некрологов и светской хроники в еженедельнике не печатали, хотя такого рода информация для любой газеты — верная прибыль. В первом случае, по-видимому, издатели стремились не омрачать настроение своих читателей, а во втором — отсутствие интереса к жизни высших классов общества отражало демократизм и «левизну» еженедельника.
Еженедельник «Зарубежные отклики» — общественная, политическая, литературная и экономическая газета — в полиграфическом отношении выглядел вполне солидно и регулярно выходил в Берлине по воскресеньям с июня 1912 года по август 1914 года. Всё это время дела газеты шли отлично. Она продавалась по всей Германии. Издание было строго ориентировано на две русскоязычные группы германских читателей — оседлых россиян (студентов, коммерсантов, политических эмигрантов, среди которых было много евреев) и приезжих (курортников и всякого рода путешественников). Из всех отечественных событий тех лет наиболее активно и страстно в газете обсуждалось «дело Бейлиса»[17], которое, будучи первым (и последним) в Европе «кровавым наветом» на евреев, стало громким судебным процессом не только в России, но привлекло к себе внимание всей международной общественности.
Большое место в еженедельнике уделялось повседневной культурной жизни. Причем в основном эти темы освещал сам Илья Троцкий. Так, например, сообщалось, что на выставке 1913 года «Первый немецкий Осенний салон» в берлинской галерее Der Sturm выставляются так же произведения русских художников-авангардистов: братьев Бурлюков, Шагала, Гончаровой, Ларионова, Якулова, Кульбина, «русских мюнхенцев» — Кандинского, Явленского и Верёвкиной. Рассказывалось о том, что берлинский Оперхаус, готовящий постановку «Бориса Годунова», предполагает пригласить на гастроли Фёдора Шаляпина, а в Камерном театре Макса Рейнхардта в его постановке с успехом прошла премьера последней пьесы Августа Стриндберга.
Бросается в глаза, что из всех политических событий, которым газета уделяла внимание в горячие предвоенные месяцы 1914 года, меньше всего места отводилось темам, непосредственно связанным с грядущей войной. Балканский кризис и даже сараевское убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги освещались на удивление скупо, как бы между прочим. Вероятно, политическая интуиция не относилась к числу сильных сторон редакции «Заграничных откликов». Впрочем, позднее Илья Троцкий рассказывал в своих статьях воспоминаниях, что русские в Германии жили «уютно, беспечно, благодушно, и меньше всего ожидали, что вот-вот разразится мировая война[18]».
С исторической точки зрения большой интерес представляют статьи Троцкого в «Заграничных откликах», касающиеся восприятия немецкими читателями и зрителями литературных и драматических произведений писателей из первого эшелона русской литературы — Достоевского, Толстого, Чехова, Горького и других. Вот, например, что Троцкий пишет в большой статье «Чехов в Германии» от 05 (18) июля 1914 года:
«На днях исполнилось десятилетие со дня смерти незабвенного Антона Павловича Чехова. Как это ни печально, но Чехова в Германии ещё не понимают. Его пьесы терпят в большинстве фиаско, и редкий театр рискнёт сейчас выступить с произведениями нашего безвременно ушедшего таланта. Спросите рядового немецкого читателя из среднего интеллигентного круга — знает ли он Чехова, и вы получите в ответ: «А как же? Знаю!» Но поговорите с ним на эту тему и вы убедитесь, что он знает не Антона Чехова, а Антошу Чехонте. Ни один писатель, за исключением Горького, Достоевского и Мережковского, не имел в Германии такого успеха, как Антоша Чехонте. <…> Чужд Чехов немцам! Чужды им его герои с их бескрылыми надеждами, далека их психология и непонятны их порывы».
Что же касается упомянутого писателя Осипа Дымова (1878, Белосток — 1959, Нью-Йорк), то сегодня как прозаик и драматург он прочно и незаслуженно забыт. И только единственное в своём роде подробно откомментированное издание Иерусалимского еврейского университета 2011 года даёт представление об этом удивительном человеке, писавшем на четырех языках — русском, немецком, идиш и английском, дружившим с наиболее выдающимися деятелями русской культуры, многие из которых — Леонид Андреев, А. Н. Толстой, Собинов, Шаляпин, Мейерхольд, Владимир Немирович Данченко — не только считали его «своим», но и — что в художественноартистической среде явление редкое — по-настоящему любили.
Дымов от рождения звался Иосифом Исидоровичем Перельманом, но, решив быть русским литератором, взял себе псевдоним — фамилию и имя одного из героев рассказа высоко чтимого им его Чехова. Со временем «Дымов» из псевдонима превратился в его фамилию, став также официальной фамилией его семьи.
В отличие от своих старших собратьев по перу и хороших знакомых — Андреева, Горького, Куприна — Дымов не был ни властителем дум русского общества, ни глашатаем нового литературного направления. В его новеллах и рассказах открывался камерный мир, центром которого оставались небольшие события, настроения, переживания — «коротенькие образы, коротенькие мысли, коротенькие чувства и мелькание, мелькание, мелькание без конца». Суть этого мира К. И. Чуковский назвал «мистицизмом обыденности».
Осип Дымов в начале Серебряного века был одним из самых известных публицистов в России. Читающая публика знала его как автора политических фельетонов. Дымову даже начали подражать. Корней Чуковский в своём очерке «Мещанское и его поэзия» (1905) писал: «Маленький, но изящный юмор в маленькую, но не изящную эпоху сатирических журналов 1905—1907 годов сделал из него Дымова, одного из лучших юмористов, создавшего несколько шедевров сатиры, которые со временем непременно попадут в хрестоматии».
Больший успех сопутствовал Дымову-драматургу и за рубежом. Его самая знаменитая пьеса «Ню. Трагедия каждого дня» впервые была показана на немецкой сцене: её премьера состоялась 17 марта 1908 года в берлинском камерном театре «Каммершпиле» (Kammerspiele), главным режиссёром которого был знаменитый реформатор театрального искусства Макс Рейнхардт. Илья Троцкий впоследствии вспоминал, что эта постановка пользовалась ошеломляющим успехом. Немецкая критика безоговорочно и единодушно одобрила удачный выбор Рейнхардта, не скупясь на похвалы и режиссёру, и автору пьесы. «Ню» с лёгкой руки Рейнхардта обошла все германские и австрийские сцены.
Став преуспевающим писателем, Осип Дымов — первый еврей, снискавший столь лестный титул на русской литературной сцене — тем не менее постоянно подвергался поношениям со стороны кондовых русских почвенников. Его относили «к компании еврейских литературных клопов, зажигающих русскую литературу наглой и бездарной декадентской чепухой, которую теперь выдают за самое модное и за самое превосходное творчество[19]», обвиняли в «европеизме», в протаскивании стилистики венского модерна на русскую сцену и других «непатриотических» грехах. Можно полагать, что остаться на Западе Дымова подвигли только объективные причины — Первая мировая войны и русская революция, заставшие его на гастролях в США, а также почвенническая риторика российских правых.
В середине 1920—х, убедившись, что культурная жизнь в США значительно скучнее и провинциальней, чем в Европе, Дымов вернулся в Старый Свет, поселившись в Берлине. Владение, причем вполне на литературном уровне, четырьмя европейскими языками открыло ему двери в различные литературные сферы. Вплоть до 1933 года его пьесы на немецком языке пользуются большим успехом в Германии. Также он сделал карьеру и в мировом кинематографе. По его сценариям в 1930 — 1939 годах было поставлено несколько десятков фильмов. Но при всём этом Дымов не оставлял и отечественную словесность. До конца 1929 года — поразительный случай в истории эмиграции! — Дымов работал собственным корреспондентом ленинградской «Красной газеты». Он был не просто просоветски настроенным литератором, в чём его в эмиграции обвиняли многие, в том числе и И.М. Троцкий. Дымов — писатель, который был советским журналистом на Западе[20]. Однако в 1930—х годах такое «роскошествование» ему уже не дозволялось и просоветские симпатии Осипа Дымова сошли на нет.
Подводя итог творческой активности Осипа Дымова в России, Европе и Америке, Илья Троцкий констатировал очевидный факт: «Осип Дымов не обманул возлагавшихся на него надежд. Его литературное наследство охватывает все почти жанры литературной словесности: беллетристику, драматургию, юмор, сатиру и даже мемуаристику. На всём этом лежит печать дарования, овеянного настроениями его капризной музы. Некоторые из произведений Дымова, особенно в области драматургии, не утратили и по сей день актуальности и воспринимаются с интересом[21]».
Что же касается самого Ильи Троцкого, то в контексте интеграции русского литератора в чужеродной культурной среде его личный опыт представляется весьма и весьма поучительным. Хотя, как писал он в конце жизни, большинство его совместных планов и проектов с немецкими литераторами кайзеровской эпохи «сгорело в огне Первой мировой войны», сам факт их наличия много стоит. И здесь сразу же напрашиваются параллели с нашими днями.
В современной Германии не так уж много мест, где человек, подобный Илье Троцкому, мог бы реализовать себя как журналист. Исконный русский вопрос «что делать?» подводит к необходимости рассматривать опыт исторических персонажей как модели поведения. В таком подходе И. М. Троцкий являл собой модель, в которой творческий потенциал личности органично реализуется в двух «неслиянных и нераздельных» ипостасях, что в идиографической форме можно отобразить лигатурой ȸ (соединением букв d и b).
Как журналист-профессионал Троцкий выступал на огромной российской сцене в амплуа германиста-просветителя, наводящего мосты между странами и народами. Одновременно он осваивал и культуризовал «русское пространство» Германии, постоянно насыщая его информацией, так или иначе связанной с далёкой родиной, и реалиями повседневной германской жизни.
По-видимому, такая модель самореализации за рубежом и в наше время остаётся оптимальной. «Русское пространство» в Германии сегодня в разы больше, чем в начале XX века. Оно дышит по-своему, но чутко прислушивается к «шуму времени». Как в каждой сугубо национальной общности, в нём, естественно, сильны изоляционистские тенденции, которые как бы противодействуют вектору полной ассимиляции. На этой сцене всегда кипят страсти, но, увы, очень редко мелькает тень плодотворной мысли. Креативному интеллектуалу здесь можно реализовать свой творческий потенциал в полную силу. Обладая терпением и собранностью, такой человек сконцентрируется на поиске общности интересов, выявлении культурных параллелей и пересечений. Об этом ему необходимо постоянно информировать и германскую аудиторию, становясь таким образом «своим» в чужом, всегда недоверчивом по отношению ко всему русскому мире.
На этом пути возникают и специфические трудности. Для германской аудитории нужно найти приоритеты, отработать свою литературную форму представления информации. Это всё очень непросто сделать. Илье Троцкому, например, при всём его европеизме, так и не удалось найти свою нишу в немецкоязычной печати.
Идеальным инструментом для воплощения культурологических интеграционных проектов мог бы быть солидный русский литературный журнал, снабжённый подробными немецкими аннотациями. Сможет ли русская часть Германии справиться с такой задачей, покажет время.
[1] Tour de force (фр.) — проявление силы, ловкости или изобретательности
[2] Письмо Тургенева в парижской газете Temps от 20 мая 1877 года; http://www.
ivan-turgenev.ru/ memyari/080-4.html
[3] http://www.ruthenia.ru/tiutcheviana/stihi/france.html
[4] http://www.newreviewinc.com/?p=2453, http://www.newreviewinc.com/?p=2517
[5] Марк Уральский: Илья Маркович Троцкий — публицист, общественный деятель, ходатай за русских литераторов в изгнании / Сборник РЕВА, Книга 9 — Торонто; СПб. — 2014.
Илья Маркович Троцкий, публицист и общественный деятель русского Зарубежья / Новый журнал. — 2014. — № 277.
[6] И. М. Троцкий также жил в Германии с 1921 по 1933 годы.
[7] Илья Троцкий: В Берлине в дни объявления войны / Сегодня — 1924. —
28.07 (№ 207)
[8] Роман Гуль: Я унёс с собой Россию: Апология эмиграции. Т. 1. ч. 1. — М. —
Б.С.Г.-Пресс. — 2001. — С. 85.
[9] Бернгард фон Бюлов (Bernhard von Bülow; 1849—1929), рейхсканцлер Германской империи с 1900 по 1909 годы; Теобальд фон Бетман-Гольвег (Theobald von Bethmann Hollweg; 1856—1921), рейхсканцлер Германской империи с 1909 по 1917 годы.
[10] А. Седых: Памяти И. М. Троцкого / Новое русское слово. — 1969 — 07.02 (№ 20423).
[11] Илья Троцкий: Страничка истории (Из воспоминаний журналиста) / Сегодня — 1928.
[12] Ричард Бёрдон Холдейн (Richard Burdon Haldane; 1856—1928), военный секретарь (1905—1912) и лорд-канцлер Великобритании (1912—1915).
[13] Илья Троцкий: Накануне Первой мировой войны (Из личных воспоминаний)/ Новое русское слово. — № 18751 — 1964.
[14] Осип Дымов: Вспомнилось, захотелось рассказать… Из мемуарного и эпистолярного наследия. Т. 2. — С. 504.
[15] Иван Бунин: Из записей. http://www.mirrelia.ru/memoirs/?l=memoirs-1
[16] На самом деле Мирра Лохвицкая (1869—1905) была старше Бунина на год
(1870—1953).
[17] Дело Бейлиса — судебный процесс по обвинению еврея Менахема Менделя Бейлиса (1874—1934) в ритуальном убийстве 12-летнего ученика приготовительного класса Киево-Софийского духовного училища Андрея Ющинского. 12 марта 1911 года Бейлис был оправдан.
[18] Илья Троцкий: С. Ю. Витте и мировая война / Дни. — 1924 — 27.07 (№ 522); Накануне Первой мировой войны; Со ступеньки на ступеньку (Из записных книжек журналиста) / Новое русское слово. — 1964 — № 18751 и 1967 — 03.07
[19] Виктор Буренин: Критические очерки и памфлеты / СПб. — Издательство
А. С. Суворина. — 1884.
[20] Иван Толстой, Владимир Хазан: Возвращение Осипа Дымова; http://www. svoboda.org/content/transcript/24688695.html
[21] Илья Троцкий: Вместо венка на могилу О. Дымова / Новое русское слово. — 1959 — 18.02 (№ 1676).