литературный журнал

Александр Дельфинов

Фото: Соня Бобрик

Текст, драгз, рок-н-ролл

Вспышки и провалы в памяти за четверть века

Не те издатели

Не везло мне с издателями изначально. Один мужчина предложил издать мои невероятно талантливые стихи в литературном сборнике. Это должен был быть прорыв и сияние звёзд, кокаина в то время в Москву ещё не завозили (буквально через год завезли). Подборку расположили между прозой Сорокина и Ерофеева (увы, не Венички). Это и подкосило весь проект. Сотрудницы типографии в отдалённом городе подали в суд на издателя за «слишком много мата». Издатель ездил в типографию с двумя сумками финского сервелата, договариваться о мире. Дело было ещё в СССР, колбаса решала вопросы. Суда не было, сборника тоже.

Шли годы. «Поэт не может быть издат, коль недостаточно пиздат», — думал я, но дело было в кармической предопределённости. Одна дама предложила поучаствовать в молодёжной поэтической серии, но для этого нужно было встретиться с редактором. Им оказался лысый мужчина в дорогом пиджаке, в прошлом — советский либерал, а на момент нашей встречи, сцуко, издатель. Он изучил распечатку, ткнул ногтем пару раз в бумагу, хмыкнул и изрёк: «Тексты, конечно, так себе, но будем печатать!» Больше мы не встречались. Я позвонил через неделю, печальный женский голос сообщил, что Nиколай Nиколаевич внезапно скончался, сбитый автомобилем на Тверской.

Чего только ни было в моей жизни! Я видел, как двадцать пьяных парней раздавили телами горбатый «Запорожец». Я разводил хомячков на продажу. Я видел, как наркоманы спасают друг друга от передозов. Но меня никто не издавал. Наконец, бывший однокурсник предложил выпустить сразу целую книгу. Сказать, что я обрадовался, значит, не знать, как реагируют простые немцы на счёт 7:0 в матче с Бразилией. Ликуя, отправлял я файл в формате PDF электронно-злючей почтой. Стоит ли говорить, что книга не вышла и через год, а бывший однокурсник постепенно слился из коммуникативного поля. Через несколько лет он разрезал на куски свою жену и спрятал в багажник автомобиля. Не тех издателей выбираю.


Внезапный ницшеанец

Еду в кёльнской электричке. В вагоне много подвыпивших футбольных болельщиков. Они поют, орут. По вагону идут контролёры: высокий, наголо бритый африканец в новой с иголочки униформе, и щуплый, небритый немец в потёртых ботинках, помятых брюках. Между пассажирами возникает конфликт. Парень обвиняет болельщика: «Зачем ты меня трогал?» Болельщик: «Никого я не трогал!» — «Трогал!» — «Зачем мне тебя трогать? Ты сам себя, наверное, трогал!»

Щуплый контролёр убеждает пассажира пересесть, а болельщика — успокоиться. Болельщик выходит на следующей станции, с улицы кулаком ударив в окно напротив контролёра. Тот только смеется. Следующая станция — моя. Встаю у двери, передо мной щуплый контролёр. Приглядевшись, замечаю торчащую из кармана его брюк зачитанную, затрёпанную книжку: Фридрих Ницше. «По ту сторону добра и зла».


Подруга в Краснодаре

В Кёльне в тату-мастерской на приёме таких, как я, работает очень приятный парень Джон. Он немец, но — Джон. Каждый раз, когда я туда заходил, он говорил: «Привьет! Как дьела?» — и просил научить какому-нибудь русскому слову. «У меня русская девушка», — рассказывал Джон. Он интересовался Россией, что-то спрашивал про музыку и литературу, политики мы коснулись только раз, когда я упомянул, что многие мои знакомые стали политэмигрантами. «Всё же в России много хороших людей», — сказал Джон и я с ним согласился.

Однажды он сказал, что его девушка уехала домой в Краснодар, но он скоро отправится навестить её. Джон радостно предвкушал первую поездку в Россию.

Сегодня я зашёл в мастерскую. Джон был опечален. «Скажи, почему русские такие странные?» — спросил он. «Что ты имеешь в виду?» — «Я поссорился со своей девушкой. В России она стала совсем другой. И она сказала, что русские женщины могут делать что хотят, а мужчины разрешают им и не делают замечаний, а женщины ни за что не просят прощения. Это правда?» — спросил Джон. «Не уверен, что это касается всех женщин», — сказал я.

«Мы решили поехать из Краснодара автостопом в Сочи, нас взяла на машине пара старше сорока. Мужчина за рулём, узнав, что я из Германии, сказал, что его дед воевал с немцами, и что русские победили немцев, и спросил, до сих пор ли все немцы фашисты. Я не знал, что ему ответить, а он всю дорогу только и говорил про войну, танки и автоматы», — сказал Джон. Я вздохнул. «А отец моей подруги сказал, что ей нельзя иметь со мной дела, потому что я не русский, а немец! И тоже завёл эту тему про войну и фашистов. Слушай, эта война была столько лет назад, я не понимаю, причём здесь я?» — Джон смотрел на меня растерянно. «А что сказала твоя подруга?» — «Что её дед воевал с немцами, а она русская. И мы расстались. Я не понимаю этого». Я стал объяснять Джону про телепропаганду и шовинизм, вспомнил фашизоидные особенности краснодарской региональной политики. Он слушал с интересом. В Россию он, кажется, больше не поедет.


Странные люди

В конце 1980-х в Москве я ехал в гости. На окраине города около десяти вечера вышел из троллейбуса и собирался спуститься в подземный переход. Вдруг, откуда ни возьмись, навстречу мужчина лет полста, выше пояса закреплена удивительная конструкция: сложный каркас из множества деревянных реечек, а по бокам — вертушки, крутившиеся от потоков воздуха, когда мужчина шёл. Конструкция возвышалась выше его головы, он сам был внутри неё. Целеустремлённо глядя перед собой, странный человек быстрым шагом удалялся в сторону тёмного лесопарка.

В 1997 году в Вене ко мне на улице около полуночи подошёл пожилой мужчина в кепке, похожий на советского киноактёра Фрунзика Мкртчяна. Он спросил на хорошем немецком: «Вы не подскажете, где я?» Я сразу вспомнил начало фильма «Кин-дза-дза», но постарался объяснить, в какой мы находимся части города. Лицо мужчины стало совсем печальным: «Не могу понять… Не помню, как оказался здесь». — «Как вас зовут, помните?» — «Помню» (он назвал имя, допустим, Ибрагим). — «Адрес свой помните?» Мужчина помолчал. Потом назвал адрес — это было минутах в сорока ходьбы пешком. Я указал ему: «Идите по этой улице, на перекрёстке налево, на следующем — направо…» Он с небывалой грустью в глазах кивнул: «Спасибо». И пошёл.

Во второй половине нулевых в Берлине мы с другом зашли в магазин одежды и обуви в стилях рокабилли и панк. Не собираясь ничего покупать. Около двух дня. Это был небольшой магазинчик на Уландштрассе, набитый дельным барахлом. К нам приблизилась продавщица: «Что-то ищете?» Она подошла чуть ближе. Приоткрыла алый рот, подбоченилась. Мне показалось, она еле заметно пошатывалась. «Есть сапоги 45-го размера с тупым носом?» — с ходу брякнул я, сам себя удивив. Продавщица развернулась, пошла к противоположной стене вихляво и грациозно. Мы — за ней. Там было много обуви. Сапог с тупыми носами не было. «У нас в подвале есть другие модели», — вдруг с хрипотцой сказала продавщица, подойдя вплотную ко мне, а потом шагнула к другу: «Пойдёмте в подвал!» Действительно, рядом был открыт квадратный люк, лестница вела в подвал. Мы с другом переглянулись. «Да нет, спасибо, в другой раз», — произнёс кто-то из нас. Когда мы уходили, продавщица приняла странную позу, на миг будто превратившись в куклу с торчащими в разные стороны руками и ногами.


Общество память

Если вы думаете, что люди что-то помнят, так вы меня послушайте, ничего они не помнят. Несколько лет назад вБерлин приезжала одна московская девушка, я её знаю с конца 1990-х как деятельницу клубного движения и околосовременного искусства. Сидим, болтаем. Девица выдаёт: «Я в Берлин приехала из Стамбула. Ну, сказочный город, я теперь так полюбила всё арабское!» Ошеломлённый, не стал я разъяснять гостье нашего Радужного Рейха разницу между Турцией и Аравийским полуостровом. Но дальше — в Польше, а точнее, мы почему-то упаковались в автомобиль и вот уже мчимся мимо East Side Gallery — расписанного художниками куска Берлинской стены. Белокурая московская бестия спрашивает: «Ой, что это такое?»— «Это Берлинская стена», — говорю, но чувствую — не понимает. «Вот смотри, мы едем по восточной стороне, а там за стеной Западный Берлин был». Не понимает. «Ну, Берлинская стена, она разделяла город на две части, чтобы из ГДР никто не мог убежать». Девушка в шоке: «Как — на две части? И давно это было?» Тут уже я в шоке: «До 1989 года…» — «А я и не знала!» Как говорится: приехали, а с платформы говорят, это город Сталинград.


«Нинка звонила!»

Рассказали недавно. Юг Германии. Федеральная земля Баден-Вюртемберг. Маленький городок, около трёх тысяч жителей. Жара под плюс сорок. Внезапно со второго этажа двухэтажного домика высовывается тётка в ярком платье с микки-маусами. И громко — вниз:

— Стёпа!

Откуда-то из-за кустов снизу:

— Чо?

— Нинка звонила!

— Ну и чо?

— У них четыре градуса, грит!

— Мороза?

— Тепла.

Молчание. Тётка всовывается обратно. Тишина.


Цыганка в Мариуполе

В мае 1990-го года мы с другом автостопом шли в Крым. На мне была потёртая советская гимнастёрка с надписью «Хой!» на спине. Друг носил бундесверовскую куртку с надписью «Heavy Metal». Мы были обычные необычные.

Рано-рано утром оказались в Мариуполе и зашли в городской парк позавтракать припасами. Сели на скамейку на типичной аллее, кажется, там была статуя девушки с веслом и тому подобное. Ели хлеб, колбасу, помидоры. В начале аллеи у входа в парк показалась группа цыганок с детьми. Они что-то обсуждали.

Молодая цыганка подошла к нам и села рядом. «Вы кто такие?» — спросила она. «Путешественники», — ответил друг. «Бродяги?» — уточнила она. «Нет, — ответил я, — у нас есть домá, но мы путешествуем автостопом».

Цыганка посмотрела на меня: «Эй, молодой, пойдём со мной?» — «Куда?» — спросил я. «Со мной. К нам», — сказала она. «Да я же с другом…» — улыбнулся я. «Зачем он тебе нужен? Пойдем со мной, молодой!»

Вдруг я почуял — цыганка не шутит. Весь мир, Москва, Мариуполь, Крым, СССР, всё отодвинулось. Осталась только женщина с чёрными, как чёрные звёзды, глазами в пёстром платье и платке с серебристо-золотистыми нитями. Мой друг стал словно менее плотным. Потеряли значение хлеб, колбаса, помидоры.

Мне было 19 лет. Я мог встать и уйти с цыганкой. Огонь прожёг изнутри.

«Я не могу, — сказал я, — я с другом…»

В этот миг не было у меня никакого друга.

«Эх, молодой, красивый, пойдём со мной! Точно не пойдёшь?»

Цыганка встала и, не оглядываясь, ушла к своим. Вся их группа покинула парк, гомоня, словно волшебные человекоптицы. Мы доели завтрак.

«Ни хрена себе ты ей понравился», — сказал друг.

Я пожал плечами. И мы пошли по трассе дальше, а к вечеру оказались в Симферополе, глубокой ночью достигли Гурзуфа и сидели на берегу, слушая шорох волн.


Вечером в Хайфе

Вечером в Хайфе на променаде в районе Бат-Галим пожилые пенсионеры сидят на лавочках. Жарко, влажно. Волны шуршат. «Помните то кино с этим, ну как его, в очках, пожилой актёр…» — говорит кудряво завитая старушка своему импозантному спутнику с клюкой в руке. Он что-то отвечает неразборчиво. «Замечательный конферансье!» — восклицает старушка. Пенсионеры сидят на лавочках, волны кусают суровый пляж. Врезаюсь в воздух, как нож в масло.

Навстречу бегут крепкие молодые люди в одинаковых трусах и майках. Тротуар узкий, приходится уступить дорогу. «Штаим, шалош, штаим, шалош», — командует жёсткий голос. Пенсионеры и солдаты не замечают друг друга, да и меня. Я слишком молод для одних и стар для других. Пенсионеры обсуждают советское кино. Их молодость прошла в эпоху безвременья, ограниченного программой «Время». А бегущие мимо солдаты, наверное, не знают, кто такие отказники и что такое поправка Джексона-Вэника.

Останавливаюсь напротив кафе, где продаётся мороженое. За столиками пенсионеры и маленькие дети. Рядом пожилой мужчина заговаривает со столкнувшейся с ним пожилой женщиной, мне слышится что-то вроде иврита: «Тодом дохат?» Она чётко переспрашивает по-русски: «Простите, что?» — «Ну шо, до дому, до хаты идёте, спрашиваю?» — уточняет пенсионер. Дети лижут мороженое. Топот ног — мимо бегут женщины-военнослужащие. Мерно подпрыгивают груди под футболками цвета хаки.

Ещё немного вперёд. Дорогу преграждает бетонный забор с колючей проволокой, ограничивающий территорию большой военно-морской базы. Рядом на пляже установлены турники. Под бодрую восточную мелодию несколько молодых людей качают мускулы. Один из них отдаёт команды по-военному. Неподалеку пенсионеры на лавочках наблюдают за спортсменами. Старушки — с нескрываемым интересом, старички делают вид, что их больше интересует море. В небе пролетает вертолёт, уже темнеет, не разобрать, военный или гражданский.

Мы идем по улице, слева бетонный забор. «Штаим, шалош, штаим, шалош», — доносится оттуда. За ограждением ярко сияют фонари на высоких столбах. Вечерняя тренировка, построение, скоро ужин и отбой. Навстречу пожилая пара. «Крым… Путин… наш… сдох», — доносятся обрывки слов. Седая дама в очках с золотой оправой внимательно слушает политинформацию. Политика истекает из меня солёным потом, надо постоянно поддерживать форму тела глотком воды. Чуть что — земля убежит из-под ног, как шипящий кот. Прошлое — иллюзия, будущее — вопрос тактики и стратегии.

Стемнело. Навстречу идут два паренька, в руках у каждого по бутылке с водой, на плече у одного — полотенце. Он раскрывает рот, глядя на меня. Я тоже его узнаю. Прошлым летом он приходил в Москве на мою слайд-лекцию о современной наркополитике. «Ты что здесь делаешь?» — ошеломлённый встречей, спрашивает он. Испуганный кот спрыгивает с мусорного контейнера в двух шагах и ломится в кусты. «Приехал погулять, — отвечаю я. — А ты?» — «А я сюда жить переехал, — отвечает юноша. — В ноябре в армию иду!» Мы прощаемся. Пенсионеров на улице уже не видать. Жара чуть спала. Мимо скользит полицейский внедорожник с включённой мигалкой, но без сирены. Как во сне.


Очень хорошая вода

В Яффо пошли за едой в магазин, где торгуют русскоязычные евреи. Захотел купить оливкового масла. Смотрю — нет его! А, вот, вроде, нашёл. Но не совсем уверен — надпись на иврите, а картинка слишком мелкая. Рядом мужчина в кипе, черноволосый, глаза сами как маслины, расставляет товары на полке. Спрашиваю: «Это оливковое масло? Вот здесь на картинке — это оливки?»

«Ну, может у вас это и называют оливки, а у нас это не называют оливки. Это канола! Слушайте, зачем вам это масло? Оно дорогое! Возьмите лучше вон то, нормальное подсолнечное! Одиннадцать шекелей! Слушайте, берите три бутылки за двадцать!»

«Мне не надо три бутылки подсолнечного, мне надо одну оливкового».

«Слушайте, вы взяли каноловое масло. Оно невкусное! (Понизив голос, доверительным тоном.) Эти израильтяне, они, может, выросли на каноловом масле, но мы-то с вами, мы выросли на нормальном, подсолнечном! Вы знаете, что такое канола? Вы должны знать, что такое канола! Это низенький жёлтый цветочек, корова его любит!»

Иду, беру с полки бутылку подсолнечного масла. Одну. Возвращаюсь к мужчине и беру с полки рядом закуски в пластиковых банках: тушёные баклажаны, сладкий перец в масле, помидоры с чесноком. Он замечает: «Вы правильно делаете, что берете эти салатики! Вот это острая закусочка, она как сальса, можно всюду добавлять, а вон те баклажаны вкусные, вы себе не представляете! Они как домашние. А вон те, что рядом, видите?»

«Вижу».

«Так вы их не берите! Они дороже и они не вкусные, они как заводские! Хотите хорошей рыбы?»

«Нет, спасибо, рыбы не хочу».

«Что, так не любите рыбу?» — Его лицо отражает внезапную глубокую скорбь.

«Я люблю рыбу, но не хочу, и к тому же, сейчас жарко». «Слушайте, разве это жарко? Вот две недели назад было жарко, детей из дома не выпускали. Но я вас не уговариваю. Не хотите — не берите. Вы сами откуда приехали, из России?»

«Из Германии».

«Какие там цены на продукты?»

«Ну, пониже, чем в Израиле».

«Ай!» — отворачивается, что-то перебирает на полках, снова поворачивается. — «Хотите сладкого чего-нибудь?»

«Я хочу воды без газа, простой воды, не подскажете?»

«Конечно, подскажу! Видите, вон те бутылки?»

«Вон те?»

«Да-да! Не берите их. Они дорогие. Возьмите подешевле, я вам советую, значит, не эти, а вон те бутылки, очень, очень хорошая вода!»


Три истории как будто не про секс

На первый взгляд, эти три истории никак не связаны с сексом. Первая из них была рассказана мне одним московским товарищем. Итак, зима 20.. года, минус двадцать, вечер, мой товарищ идёт от метро домой. Вдруг слышит чей-то стон из сугроба: «Помоги, брат!» В снегах обнаруживается пьяный мужчина, повредивший ногу. Лез напрямик и поскользнулся, теперь встать не может. «Помоги до дома добраться, а то замёрзну, — просит пострадавший. — Я вон в том доме живу!» Мой товарищ вытаскивает дядю из сугроба, взваливает на плечи и тащит на себе, а тот корректирует трассу «налево, направо» и рассказывает свою историю. «Представляешь, жена мне изменяет, сука! — горячо шепчет прямо в ухо. — Я точно не знаю, с кем, но знаю, что он сейчас у неё. Сказал ей, мол, уехал, а сам пошёл, принял для храбрости, и вот я их накрою!» Товарищ дотащился до дома, открыл подъезд по подсказанному коду, прислонил мужика к стене у лифта. Тот повернулся, вгляделся в лицо спасителя… «Так это ты, сука, с моей женой спишь!» — и вдруг с силой шарахнул кулаком ему в лицо. Мой товарищ от неожиданности оступился и упал, а пока вставал, негодяй вызвал лифт, запрыгнул в него на одной ноге и уехал.

Вторая история случилась со мной в фольклорной экспедиции в первой половине девяностых. Группа студентов и преподавателей РГГУ приехала в деревню и заняла здание местной школы. Председатель хозяйства сказал, в случае проблем — обращайтесь. Проблемы случились на третью ночь, когда в комнату, где ночевали девушки, снаружи постучали местные пацаны и настойчиво предложили выйти, а один попробовал пролезть в форточку. По сложившейся традиции, подобных искателей женской ласки в фолк-экспедициях зовут «шевальерами», но от этого не легче. Девушки перепугались, все мы собрались на кухне, в окна и в двери стучали. В здании школы только закончился ремонт, внешняя дверь изнутри не запиралась вообще. Начальник экспедиции А. Б. вышел к пацанам на крыльцо, но они уходить отказывались, требуя немедленного знакомства с нашими девушками. А. Б. зашёл внутрь и сказал мне: «Держи дверь». И я взялся за ручку, готовый к тому, что снаружи её дёрнут. Пацаны стучали в дверь, шумели, кричали пьяными голосами: «Выходи, а то зайдём! Сейчас будем вам окна бить!» Так простоял я не помню сколько времени, но навсегда запомнил ощущение, словно вся моя жизнь сконцентрирована в простой дверной ручке, которую надо держать. В это время храбрая девушка Лиля выскользнула в заднее окно и побежала к дому председателя. Через некоторое время председатель лихо подкатил к школе на ГАЗике и разогнал дурковатых «шевальеров». Дёрнуть дверь они так и не догадались.

Третья история случилась со мной в окрестностях Якутска летом 1992 года. Мы прилетели на фестиваль искусств большой командой фриков из Москвы во главе с Сашей Петлюрой. Кажется, в первый же вечер — там, впрочем, царил полярный день, то есть никакого вечера не было — нас повезли «на рыбалку». На автобусе марки ПАЗ выехали мы за город и остановились на просёлочной дороге у неширокого канала. Почему это называлось рыбалкой, не помню, снастей ни у кого не было, но было немного алкоголя, и вскоре мы разожгли костёр. С нами также поехала местная журналистка Р. Мы с ней пустились в разговор, и хотя было не так уж холодно, прижимались друг к другу всё ближе. Кто-то спал в автобусе. Около двух часов белой ночи рядом остановился милицейский ГАЗик. Двое служивых с неприятными физиономиями спросили, кто мы, собственно, такие, и какого хрена тут делаем: «Документы есть?» Последовала долгая разборка, мол, документы в гостинице, мы делегация художников и так далее. Менты пытались придраться к распитию, по всему было видно, что мы им неприятны, но наш шофёр как-то уладил дело. Я случайно расслышал последние слова, менты говорят «Ладно, мы поехали через поле!» Шофёр советует: «Не делайте этого, завязнете». Менты садятся в ГАЗик и едут через поле. Краем глаза я вижу, реально, их машина вязнет! Почти по окна! Один мент босиком, закатав брюки, залезает на крышу и хватается за голову. Второй, по пояс в грязи, бредёт к нам, долго- долго, приходит и просит «дёрнуть». Шофёр отнекивается: «Говорил вам, не езжайте! А я не доеду, сам увязну!» Но мент настаивает, и шофёр медленно трогает ПАЗик со спящими внутри московскими художничками в сторону увязших ментов. Их машина меж тем погрузилась в топь почти по крышу, один из служивых продолжал выплясывать свой танец дервиша на крыше с мигалкой. Не доехав полпути, автобус вязнет, сев на днище. Художнички очнулись, очумели, прыгнули в грязь и пришли обратно к костру. «Помогите вытащить!» — просят уже нас шофёр и второй мент, все в грязище с ног до голов. Но мы, обсудив ситуацию, понимаем: три часа ночи, лезть в грязь не хочется, да и огромный ПАЗик мы вряд ли вытянем, что уж про мусорскую тачку говорить. Кончилась «рыбалка»! И пошли мы пешком назад в Якутск. Я обнимал свою журналистку, а вслед нам летели проклятия разочаровавшегося в москвичах водителя автобуса и полного ненависти мента. Когда мы прошли примерно полпути, навстречу промчался БТР. Как мы узнали впоследствии, он вытащил обе машины, но наш водитель так оскорбился, что не стал нас больше возить, несмотря на оплаченный заказ. А я в ту солнечную ночь отправился в гости к Р. У неё и остался.

Отпускники

— Так, документики попрошу.

— А что, мы что-то нарушили?

— Сумку откройте. Так. А в чемодане что? Не надо только вот это вот, не надо смотреть. Смотреть так на меня не надо, я говорю.

— А в чём дело?

— Из карманов всё вынимаем и сюда кладём, в общем. Острорежущие, наркотики, оружие. Запрещённое всё выкладываем, это самое.

— У нас нет ничего запрещённого! Слушайте, мы на поезд опаздываем!

— Сейчас с нами поедете. Виталь, ты это, понял, нет, в отдел их оформлять повезём.

— Вы не понимаете! Мы! На поезд! Опаздываем!

— Досмотр личных вещей, это, вещей личных, чтобы по закону, с понятыми надо производить. В отдел проследуем, чтобы там. Всё по закону у нас.

— А что мы нарушили-то?

— Вы не подчиняетесь представителям власти? Вот что, не надо, чтобы это. Не надо! А если нарушать, то можно и это самое.

— Да мы подчиняемся…

— А то мы можем и закатать тебя и твою, блядь, девку, понял, нет? Если очень умный такой. На тридцать суток, блядь, хуило грешное.

— Я вот вам не хамил, а вы мне что хамите?

— Так, в машину садитесь оба. Виталь, всё, в отдел, давай, рули.

— Вы что, не с той ноги сегодня встали? Мы, с женой, едем в отпуск, вот билеты. А вы как с преступниками с нами! Что мы вам сделали?

— Ты, блядь, прежде чем себе в нос кольца вставлять, Родину бы любить научился. Всё, сел в машину, отпускник, блядь, умный очень, блядь…

— Простите моего мужа, он устал после года работы. Вы же тоже работаете честно, устаёте сильно, правда? А может, мы как-то решим этот вопрос без задержания?

— Так, я не понял, гражданочка, вы мне что предлагаете, в общем, взятку?

— Нет, ну что вы, разве можно предлагать взятку блюстителям порядка? Просто мы за наше нарушение можем, наверное, штраф заплатить? Вот какой штраф за наше нарушение, вы не подскажете?

— По закону вы, это самое, в общем, за неподчинение органам вы, короче, на тридцать суток, вот. За неподчинение вы. Да.

— Ну, господин офицер, товарищ майор, нам на тридцать суток никак нельзя, мы на поезд опоздаем.

— Чо, блядь, в Крым собрались? Гы-гы-гы!

— Нет, не в Крым, но всё же мы признаём свою вину, готовы заплатить штраф.

— Когда со мной культурно, то и я культурно! Вот, если говорят, что мы что-то выдавливаем, а мы ничего из людей не выдавливаем. Три тысячи, например, по закону, если платить. А вот если взятку, так мы тоже можем на видео снять. И записать! Чтобы потом не говорили, что говорить нечего.

— Значит, три тысячи с нас?

— Два нарушителя, значит, два штрафа. Вот крышка, между сиденьями. Открыть можешь? Вот и открой. И туда, это самое, в общем.

— Вот мы шесть тысяч кладём. Спасибо вам большое!

— Так, Виталь, останови машину. Вылезайте, блядь, отпускники.


Топор любви

Осенью 1991 года я спешил к метро «Университет», чтобы успеть на один из последних поездов в сторону центра. На другом конце города меня ждала возлюбленная, в кармане лежал коробок с травой, попадаться ментам не стоило. Когда я пробегал мимо сквера возле кинотеатра «Прогресс», моё внимание привлекли шум и мельтешение меж стволов. Я остановился, пригляделся… И с внезапным ужасом разглядел мужчину с топором в руке, преследующего во мраке женщину с криком: «Убью, сука! Стоять!» Он замахивался и рубил топором воздух, женщина на полкорпуса опережала безумца и тоненько, но отчетливо визжала: «Спаси-и-и-ите!» Я растерялся. Бросаться между ними было опасно. Просто уйти тоже нельзя. Парочка носилась между деревьями по сложной кривой.

Я поспешил к телефону-автомату, набрал «02». «Дежурная слушает!» — «Здесь мужчина с топором грозится женщину убить. Ломоносовский проспект, дом такой-то!» — «А вы сами кто будете?» Наученный горьким опытом, что в таких ситуациях нельзя говорить: «Я простой прохожий», я отрапортовал: «Меня зовут Сидор Сергеевич Сумароков, живу в том же доме, квартира 7, второй этаж, все происходит прямо под окнами!»

«Выезжает к вам наряд!» — сказал женский голос в трубке. Я выглянул из-за угла. Мужик всё ещё был там, остановился, опустил топор, тяжело дыша. Казалось, он совсем рядом — руку протяни, отрубит. Женщина отбежала чуть подальше и замерла в темноте, смутно белело лунное пятно её лица. «Бо-орь! — крикнула она. — Успокоился хоть?» — «Сука, падла, шлюха, гнида!» — взорвался мужик, воздел секиру и бросился за ней. Я посмотрел на часы. Было без двух минут час. Коробок с коноплёй жёг карман. Ментов дожидаться было никак нельзя! В данной ситуации я больше ничего не мог сделать. Отделение там находилось совсем рядом, меня туда пару раз забирали, им было ехать — раз плюнуть. И когда вдали замерцала наконец мигалка заворачивающего в проулок ГАЗика, я вздохнул и со всех ног бросился ко входу в метро.


Жи-иды-ы

Год 1987-й. Переход с «Таганской»-радиальной на «Таганскую»-кольцевую. Идём с волосатым коллегой после полуночи. Готовы, если что, к атаке неандерталов. Навстречу движется, покачиваясь, крупный экземпляр. Завидев нас, выворачивает наперерез, тяжело глядя исподлобья: «Жи-иды-ы…» — «Что?» — напряжённо спрашиваю я. «Жи-и-иды-ы…» — с ненавистью шипит неандертал. Волосатый коллега занимает позицию обороняющегося боксера: «Что надо, командир?» Самец человека с помутнённым сознанием делает мощное духовное усилие и выдавливает: «Жи-и-иды-ы-ы… Жи-и-идановская в какую сторону?» Была тогда станция «Ждановская», потом её переименовали в «Выхино». Показали ему  направлениe. «Бля-а-а-а…» Ну, мы уже не напрягались. «Бля-а-а-агодарю-у!» — выдохнул он и пошатался дальше.


Бо-оря

В 1988 году в горьком городе Нижний Новгород накануне концерта группы «Зоопарк» Майк послал меня за пивом. Зажав в руке рубли из рук звезды рок-н-ролла, я поспешил. И всё удалось! Вскоре ящик ценнейшего в те годы напитка стоял за сценой летнего театра. Водка у музыкантов была своя. А на лацкане моей джинсовой куртки имелся самодельный значок — я распатронил пластмассовое советское что-то, типа «Ну, погоди!» или «К борьбе за мир!» и вставил туда вырезанный ровным кружком из журнала «Ровесник» портрет БГ. Мне дали бутылку пива. «Эй, пионер! Кто это у тебя на значке?» — вкрадчиво спросил Майк. «Бо-оря!» — окнул я. «Бо-о-о-о-о-о- о-о-о-о-оря!» — громыхнул Майк. «Зоопарк» заревел. И сейшн потом был такой, каких сейчас не делают.


Запретная любовь

Во второй половине 1980-х я кое-как учился в старших классах советской школы. К нам пришла молодая учительница истории — сразу после института. История в те годы была очень интересным предметом! А учительница Елена Львовна была еще более интересная. Мой друг — одноклассник К. — сказал: «Я запал на училку!»

К. тусовался с фарцовщиками, имел — как в те годы говорили, капусту? — мани-мани на кармане. Как-то я в компании дружественных хулиганов пошёл в бар, боюсь соврать, в какой. В Центральном доме туриста? Нет, кажется, в другом месте, но где-то на краю Москвы. Там вдали за столиком сидели они — ученик и училка. Мы сделали вид, что не видим их, сами тут же принявшись обсуждать порнографическую сторону бытия. Помню, незадолго до выпуска была дискотека — это вообще отдельная тема, цветомузыка, подпольная группа «НИИ Косметики», стилистика фильма «Эммануэль», сексуальность школьных дискотек конца 80-х, нижний брейк-дэнс, стиль робота и «девочки приглашают мальчиков». Мой одноклассник К. и Елена Львовна танцевали в полутьме. Её грудь обтягивала серая строгая блузка, а у него были американские джинсы.

Стоит ли уточнять, что их бурный роман продлился недолго. Пару-тройку месяцев после окончания нами школы. Меня-то вообще чуть не выгнали, я через дурку закосил аттестат. Но история не про это, а про запретную, товарищи, любовь.


ГУЛаг забыли

Москва. Еду в автобусе. Народ хмурый с утра. Рядом — пацан в спортивном костюме с нашивкой «ЦСКА. За нацию! За клуб!» и очень, ну очень мрачной рожей, зырит исподлобья. Пара работяг дремлют рядышком на одном сиденье. Старушки с кошёлками, дядька с золотыми зубами, мамаши с детьми, алкаш в огромной меховой шапке — дарагие маи масквичи, кароче. Две бабушки разговорились, одна сидит совсем древняя, в очках с перевязанной чем-то вроде изоленты оправой, вторая пободрее, едет стоя и в какой-то миг говорит что-то вроде: «А сколько народу-то во время войны полегло, сколько мужиков поубивало, хорошо хоть, помнят про них!» Тут вторую старушку буквально перекрывает и она громко, на весь автобус, скрипучим голоском выдаёт: «Тех, кого на войне немцы убили, вон, целые списки переписывают, про них-то помнят, на каждом углу день победы да день победы, а только позабыли тех, кого родная страна погубила! Позабыли ГУЛаг, такую организацию! А она скольких наших же расстреляла да по лагерям сгноила, и что, кто их имена запишет на стене? А те, кто делал это, все квартиры отдельные получили да с телефонами!»

И тут произошло странное. Эту тираду УСЛЫШАЛИ ВСЕ.

Бабушка в очочках сказала и замолкла, её собеседница тоже замолчала, ошеломлённая. И по всему автобусу словно волна какая-то прошла. Пассажиры заволновались, стали оборачиваться, переглядываться. Работяги проснулись. Фанат рядом со мной стал губами жевать, взгляд его приобрёл подобие осмысленности, хотя менее мрачным не стал. Кто-то крякнул: «Ну, бабка!» Кто-то зло выдохнул: «Тебя бы саму в ГУЛаг!» Кто-то шепнул: «Всё правильно говорит…» Автобус остановился у метро. Бабушка слезла с кресла, маленькая, одежонка поношенная, еле ковыляет, но какая-то гордая, так и пошла, ни на кого не глядя. И молодая женщина бросилась помогать ей выйти из автобуса. Хотя в целом ощущение, что большинство жителей в этом огромном, засможенном, примороженном городе погружены в тяжёлый духовный сон.


Радость

радость-то какая боже мой огурцы заквасились капустка заквасилась брусничной ягоды доложил и хорошо а по зиме солёненького хочется витаминной надбавки выйдешь из бункера пока бородатые не налетели в перерыве между погромами а с неба спутник русский светит лучом ангельским а ты стоишь в небо пялишься да и жамкаешь да снежком заедашь ах как хрустит хорошо на морозе смородиновый лист да с хренком а не то что в закрытом помещении вот я и говорю радость-то какая спасибо сами знаете кому что хоть и зимушка ядерная прямо как говорится а есть ещё соления есть ещё запасы русские кухня наша славна традициями дедовскими тут и груздь солёный полезай в кузов пуза тут и яблочко мочёное да не в сортире ха ха как говорится прости господи слава перуну смерть пердуну а и клюквенная ягода а и можжевельниковый сбор ты сам-то умеешь квасить умеешь консервировать крышку завернуть чего надо для хрустоты добавить листа дубового чесночный зубчик а на холоде тяпнешь огненной водовки да закусишь помидоркой соёненькой сочной мякоткой внутри она алая словно заснеженная а кожица сходит с неё как с елды прости господи иисусе меня раба твово а и варенья добавить сладкого как без него как вечор не подсластить когда один в бункере только ветры снаружи гуляют 300 километров в секунду а ты ложкой варенье малиновое из банки глушишь снегу-то набрал да к котлу вскипятил воды да заварил сбор травяной алтайский целебный туда лимонника добавил да корень сибирской сам знаешь какие там мастера были живым закопают тебя а через семьдесят лет откопают нетленного всё от солений правильных да от трав наши деды знали спасибо сами знаете кому что так все у нас как и раньше складывается по лекалам предков да родины-матери слава правителю земному слава царствию небесному огурчик попробуй переломится пополам хрусть хрусть радость-то какая боже мой.

© 2015-2019 "Берлин.Берега". Все права защищены. Никакая часть электронной версии текстов не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети интернет для частного и публичного использования без разрешения владельца авторских прав.

Durch die weitere Nutzung der Seite stimmst du der Verwendung von Cookies zu. Weitere Informationen

Die Cookie-Einstellungen auf dieser Website sind auf "Cookies zulassen" eingestellt, um das beste Surferlebnis zu ermöglichen. Wenn du diese Website ohne Änderung der Cookie-Einstellungen verwendest oder auf "Akzeptieren" klickst, erklärst du sich damit einverstanden.

Schließen