Ольга Федоровская

Василий Жуковский. Фрагмент портрета Карла Брюллова

Статья опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №7+/2019

Жуковский и Германия
Статья

«Дом, в котором живу, принадлежит уже не к городу Дюссельдорфу, а к смежному с ним местечку; он отделён от города прекрасным парком. С южной стороны моего дома находится этот парк: сквозь тенистые липы его, растущие на зелёном холме, видны из окон моих городские здания. На западе у меня Рейн, скрытый за деревьями; но в ясный вечер бывает на него вид прекрасный с верхнего балкона; тогда низкие берега его, покрытые мелкими селениями и рощами, принимают цвет фиолетовый и почти сливаются с широкою рекою, ярко сияющей на заходящем солнце, покрытой судами, бегущими, в разных направлениях, и колыхаемой пароходами, которых дым далеко видится, и колокола, а иногда и пушки, звучно ввечеру раздаются. С севера окружает мой дом маленький сад (150 шагов в окружности); за садом мой собственный огород, снабжающий обильно мой стол картофелем, салатом, горохом и подобною роскошью; за огородом поле, на горизонте которого городское кладбище, мимо этого кладбища идет большая дорога. На восток от моего дома продолжение парка… Положение дома моего весьма уединённое. Он вне всякого городского шума… Я убрал этот домишко так удобно, что не могу желать себе приятнейшего жилища: в нем есть картинная галерея, есть музеум скульптуры и даже портик, под которым можно, не выходя из дома, обедать на воздухе. В саду есть пространная беседка… Я должен прибавить, что самая большая горница моего дома принадлежит не мне, а моему тестю Рейтерну. В ней он учредил свой atelier, где теперь работает весьма прилежно».

Так описывал в переписке с одним из знакомых своё новое место жительства русский поэт Василий Жуковский, поселившийся в Дюссельдорфе после венчания с 18-летней дочерью русско-немецкого живописца Герхарда-Вильгельма фон Рейтерна (известного также как Евграф Романович Рейтерн), друга Гёте и Людвига Гримма. Церемония состоялась 21 мая 1841 года в церкви русского посольства в Штутгарте.

Но каким образом устроился его брак с молоденькой девушкой?

Лизхен, как звали её домашние, была очень романтичной девушкой. Впервые она услышала о Жуковском от отца. Тогда ей было только семь лет. Её отец, вернувшись из Бад-Эмса (курортный городок на западе страны, километрах в двадцати от Кобленца), где находился на лечении, с увлечением рассказывал своим домашним возле камина под сводами замка Виллинсгаузен о встреченном там Жуковском. Перед глазами маленькой Лизхен вставала романтическая история любви известного поэта, воспитателя наследника русского престола Александра Николаевича, и его кузины, — история, рассказанная самим Жуковским её отцу. Несмотря на то, что любовь была взаимна, на пути их счастья встало сопротивление матери. И быть вместе влюблённым оказалось не суждено. В ушах Лизхен звучали строки непонятных ей стихов на русском языке. И виделся ей этот неизвестный Жуковский таким благородным принцем, помогающим всем окружающим и боготворящим свою любовь.

Познакомились они только через пять лет, когда ей исполнилось тринадцать, и она была обычным подростком. Жуковский вновь лечился в Эмсе, а затем они с Рейтерном отбыли в Швейцарию на виноградное лечение, прописанное доктором. Следующим этапом лечения была Италия, но Жуковский, ещё не вполне окрепший, побоялся такого длительного путешествия. И тогда ему в голову пришла идея провести некоторое время в Швейцарии, пригласив туда Рейтерна с семьёй. На удивление, жена Рейтерна согласилась, и вскоре семейство со всеми пятью детьми, включая Лизхен, воссоединилось в доме в деревушке Верне, на берегу Женевского озера. Целый год жили они в Швейцарии под одной крышей. Лизхен считала себя вполне взрослой девушкой, и близость так романтизированного ею персонажа совсем вскружила ей голову… Конечно же глупые взрослые, занятые своими делами и важными разговорами, не замечали её к нему отношения. Но самое главное, что не замечал он! Как такое может быть? И когда он вновь уезжал в свою Россию, отчаянию Лизхен не было предела, так как была большая вероятность, что уезжает он навсегда…

И так бы оно и случилось, если бы ещё через пять лет, сопровождая своего царственного подопечного в поездке по Европе, не заглянул Жуковский к переехавшим в Дюссельдорф Рейтернам. И каково же было его удивление, когда он увидел уже совсем выросшую Лизхен. Но ещё более его удивили и огорошили её долгие и нежные взгляды. Ему уже за пятьдесят, и он гнал крамольные мысли из головы. Однако не до конца… Всю жизнь он мечтал о тихом семейном счастье, и сейчас, когда обучение наследника подошло к концу, и вместе с этим работа всей его жизни была закончена, он себя чувствовал таким одиноким, что готов был схватиться за любую возможность, которая бы наполнила его дальнейшую жизнь смыслом. И, как оказалось, это самое счастье ждало его уже столько лет…

«За четверть часа до решения судьбы моей, — писал Жуковский Екатерине Ивановне Мойер, — у меня и в уме не было почитать возможным, а потому и желать того, что теперь составляет мое истинное счастие. Оно подошло ко мне без моего ведома, без моего знания, послано свыше, и я с полною верою в него, без всякого колебания, подал ему руку».

Жуковский окунулся с головой во все прелести семейной жизни.

«Первый год супружества Жуковский, если судить по его произведениям и переписке, был в хорошем расположении духа. В это время им написаны сказки: „Об Иване-Царевиче и сером волке“ и „Кот в сапогах“, исполненные известной весёлости. В письме к императрице Александре Федоровне в 1842 году он сообщает о довольстве своей участью». Так писал в своём очерке писатель и критик Василий Огарков в 1894 году.

Сам Жуковский характеризовал первое время после женитьбы так:

«Там провёл я мирно и однообразно десять месяцев, совершенно отличных от всей прошлой моей жизни. В это время, будучи предан исключительно жизни семейной, я познакомился с нею коротко. Знаю теперь, что только в ней можно найти то, что на земле можно назвать счастием; но также знаю, что это счастие покупается дорогою ценою… И подлинно, я здесь совершенно принадлежу своему домашнему быту: с здешним большим светом я не познакомился; литературных связей никаких не сделал; до политики мне дела нет; живу дома, то есть у себя и в семье своего тестя».

Летом 1843 года у Жуковского долго гостил Гоголь. Жуковский в то время занимался переводом «Одиссеи» Гомера. В ноябре 1843 года Жуковский написал Гоголю:

«Любезнейший Гоголёк <…> У меня дома всё по-старому, как видели вы. А „Одиссея“ идёт вперёд ровным шагом. Если будет возможность остаться ещё на два года за границею, то привезу в Россию готовую „Одиссею“… Рекомендуйте ей мою рождающуюся 3000-летнюю дочку, которую я люблю почти как родную. Ваш Жуковский».

Раздумья возможности пробыть за границей ещё два года связаны с тем, что в России существовал закон, позволявший дворянству пятилетнее пребывание заграницей. Учитывая заслуги Жуковского перед монархией в деле воспитания цесаревича и великих княжен, этот закон на него не распространялся, и ему было «позволено жить там, где он найдёт для себя удобнее и приятнее». Тем не менее, в Петербурге с Жуковского была взята расписка, что он обязывается «крестить и воспитывать детей своих в лоне православной церкви». Несмотря на это, уже в конце 1842 года, через полтора года после отъезда Жуковского, после рождения дочери Александры, великий князь Константин Николаевич первым спросил о сроке его возвращения в Россию. То есть за три с половиной года до окончания установленного законом легального срока со стороны императорской семьи появились первые сигналы-вызовы. Жуковского уже звали назад. Вопрос о сроках пребывания за рубежом напрямую сопрягался в русском сознании с проблемой патриотизма.

К концу 1843 года положение Жуковского осложнилось, и он был вынужден лично встретиться с Александром Николаевичем в Дармштадте. Беседа носила неприятный, драматический характер и оставила у поэта чувство неуверенности, неудовлетворенности — наследник престола, будущий император Александр II потребовал от поэта разъяснений касательно его дальнейших планов.

Причина всего этого была выяснена несколько позже.

Письмо от 1 января 1844: «Через Париж я узнал, что в Петербурге, и именно при дворе, ходят толки, будто я сделался католиком <…> Должен из этого заключить, что есть какой-нибудь тайный враг, который хочет мне повредить».

Наставнику престолонаследника и автору русского гимна «Боже, царя храни» прослыть католиком значило нарушить подписанное при отъезде собственное обязательство и напрямую быть обвинённым в антипатриотическом настроении!

Семейное счастье было омрачено и болезнью жены. Её преследовало довольно сильное нервное расстройство, которое влияло на отношения с Жуковским и в целом сильно осложняло жизнь семейства. В 1844 году, чтобы быть поближе к лечащему врачу, Жуковские перебрались во Франкфурт. Нахождение вблизи российской дипломатической миссии на берегу Майна также способствовало тому, что ему было позволено остаться за границей.

В 1845 году, после рождения сына Павла, ссылаясь на здоровье жены, Жуковский вновь продлил своё пребывание в Германии. Потом в России разразилась эпидемия холеры, что также повлияло на желание литератора остаться в Германии.

Жуковский так и не вернулся в Россию — по состоянию своего здоровья. В 1851 году он совсем уже собрался поехать, и даже собирал вещи… Но судьба распорядилась иначе. Зрение, которое и так подводило его в последнее время, окончательно оказалось утрачено. Он ослеп. Поездка не состоялась.

Умер Жуковский в апреле 1852 года в Баден-Бадене (тогда он назывался просто Баден) в кругу семьи. Елизавета Рейнтер-Жуковская пережила мужа всего на четыре года.

Следы жизни поэта в Германии остались и в России. В одну из своих поездок на лечение Жуковский со своим другом Рейтерном (в то время ещё не тестем), путешествуя по Германии, навестил мастерскую приятеля отца Лизхен, художника Каспара Давида Фридриха. Сейчас его картины украшают стены самых престижных художественных галерей Германии и мира, а в то время он не был признанным художником (произошло это только в начале двадцатого века). Скорее всего, как раз из-за того, что Фридрих опередил в творчестве своё время, и понимание зрителем его картин и техники письма придёт позднее, лет через шестьдесят-семьдесят. Но Жуковский, который сам был одарённым художником, хотя и не развивал этот дар в себе, оценил картины Фридриха сразу. Поэт купил две работы для себя и одну для Зимнего дворца, так как располагал соответствующим поручением императрицы. И потом ещё несколько лет действовал уговор Жуковского с Фридрихом, что художник присылает ежегодно два полотна в Санкт-Петербург. Сегодня в Эрмитаже находятся тринадцать работ Фридриха, и ещё девять — в московском Пушкинском музее. Благодаря художественному вкусу Жуковского российские коллекции обогатились работами прекрасного художника.