Книга Александра Гадоля «Режиссёр. Инструкция освобождения» содержит два текста: одноимённый роман, который автор называет «тюремным дневником», и повесть «Живучий гад». Я бы советовала начинать чтение не с романа, а с повести: меньшее по объёму произведение традиционно замыкает книгу, однако повесть предшествует роману как хронологически (начало 90-х против 2000-х – 2010-х), так и логически – многие темы, заявленные в повести, развиваются в романе. К тому же главный герой повести вполне мог бы оказаться через десятилетие-другое вместо обещанного депутатского кресла за решёткой (впрочем, одно другого не исключает).
Поэтому начну с повести. Мальчик Саша в нежном возрасте двенадцати лет становится пионером – нет, не ленинцем – пионером предпринимательства в условиях зарождающейся бандитско-рыночной экономики. Несколько ловких сделок, навыки блефа – и вот наш юный друг уже тайно контролирует свой район. Поначалу Саша несколько раздражает, причём не столько первозданным отсутствием совести (для литературных персонажей, в отличие от людей, с которыми приходится общаться, это, собственно, не недостаток), сколько отсутствием желаний: для чего ему деньги – непонятно. Он не мечтает пламенно ни о варёнках, ни о собаках, ни о мотоциклах или недоступных девицах. Его родители достаточно обеспечены, чтобы купить ему всё необходимое. Нельзя сказать, чтобы Саша испытывал страсть к деньгам как таковым. Прорыв в мир большого бизнеса и мелкого криминала кажется «искусством ради искусства».
Здесь и разгадка, деталь, придающая характеру глубину: не кажется – так и есть, остаётся лишь уточнить, ради какого именно искусства – важнейшего для нас искусства кино. Автор прячет ключ к образу героя, упоминая почти мимоходом: первые «материализовавшиеся» двадцать шесть рублей Саша тратит в кинотеатре: «Билет в кино стоил тридцать копеек. Это значит, что в кино Саша сходил больше восьмидесяти раз!» Однако картинки на большом экране – лишь иллюзии, «развод на бабки», поэтому, по мере того, как увеличивается число нулей в его доходах, Саша строит из иллюзий реальность, превращая в кино собственную жизнь. И он не одинок.
Начинающие предприниматели и бандиты, ещё вчера бывшие обычными трудягами или подростками, учатся говорить, одеваться и думать, как поэтизированные кинематографические преступники. Они наизусть повторяют диалоги американских киношных гангстеров и выпячивают губы, чтобы хоть немного походить на чернокожих. Даже родители, которые порой всё портят, не следуя заданной роли, не сбивают Сашу с курса. Уже в повести мелькает идея, которая позже развивается в романе: причина криминализации молодёжи в 90-е – не столько в социальных потрясениях, сколько во всех этих немыслимо стильных «крёстных отцах», на которых хотелось походить. Парадоксально, но, если вспомнить пресловутые малиновые пиджаки и драматические от геля причёски – что-то в этом есть. Искусство – первично, жизнь – вторична, в начале был Кадр.
В первом произведении книги, романе «Режиссёр. Инструкция освобождения», главный герой «создаёт кино» уже не из любви к искусству, а по необходимости: обречённый выносить ситуацию, невыносимую принципиально, он учится рассматривать её в качестве фильма. Фильмы ведь и состоят большой частью из принципиально невыносимых ситуаций, но, тем не менее, мы получаем удовольствие от просмотра.
В романе, в отличие от повести, главный герой – не герой фильма. Он – Режиссёр (этот «навес», то есть тюремная кличка, заменяет в тексте имя). Тот, кто управляет кино. Не зря сокамерники кажутся ему отражениями его самого – так актёры отражают в игре идеи режиссёра, а режиссёр включает в себя образы актёров: «В хате было девять человек. Все разные, как в структуре классической пьесы. Я один имел со всеми что-то общее, будто меня расчленили на восемь частей и я стал общим знаменателем для всех восьми. Я представлял себя аккордом или мелодией из восьми нот».
Режиссёр учится работать с «актёрами», руководить ими художественно. Логическое внешнее завершение внутреннего процесса «съёмок» – он становится «смотрящим» тюрьмы, то есть попадает на вершину тюремной иерархии. И понимает, что режиссёры – так же несвободны, как актёры. На пути к освобождению сделан лишь первый шаг.
Хотя основным кинематографическим направлением выбран «нуар», Режиссёр экспериментирует с жанрами. Реальные зеки говорят не только перенятыми у киношных зеков фразочками, но и философскими сентенциями – как положено жёлтым буддистским монахам с бритыми макушками, в коих в один прекрасный день их превращает воображение Режиссёра. Тюрьма с её тайным порядком, овеянная мифами и насыщенная суевериями, становится магическим пространством – что не уменьшает её мерзости, но придаёт мерзости некий сакральный смысл. Как в хорошо снятом мрачном фильме.
Небольшая часть текста посвящена дотюремной жизни Режиссёра, и здесь особенно интересен персонаж «малолетка» – мальчик-авантюрист, успешно делающий деньги на имитации психотерапии. Он напоминает Сашу из повести, и, как Саша обставляет взрослых авторитетов, так малолетка постоянно оказывается впереди взрослого Режиссёра: никакой опыт не может составить конкуренции детской фантазии и вере в то, что всё – понарошку. Малолетка, несовершеннолетний альтер эго героя, утверждает, что на месте Режиссёра сбежал бы до суда, но тот с возрастом разучился не думать о последствиях, и ему остаётся искать освобождения в условиях тюрьмы.
Среди многочисленных киноигр героя самая увлекательная всё же – игра автора. Александр Гадоль не скрывает, что в основу текста лёг его собственный опыт заключения, однако роман местами фантасмагоричен, чуть ли не фантастичен, и читатель обречён терять почву под ногами: вот именно так всё и было? Или автор всё-таки – как бы выразиться поточнее? – гонит? Но такова современная жизнь: большую часть исторических событий и личностей мы знаем по фильмам, а не по урокам истории, так что кино – всегда право.
И на десерт – литературная ассоциация: другой язык и стиль, другая тематика и эпоха, однако читая эту книгу я постоянно вспоминала «Путешествие на край ночи» Луи-Фердинанда Селина. Что-то глубинное в отношении к миру и себе роднит героев Селина и Гадоля. Так что, почитатели творчества Селина – это точно для вас. Правда, Селин читается тяжело, а Гадоль – легко.