Рецензия опубликована в журнале „Берлин.Берега“ — №1/2021

Любовь к жизни

Хезер Моррис, Татуировщик из Освенцима. М., Азбука, 2021, 320 с. Перевод с английского Ирины Иванченко. ISBN 978-5-389-15877-1

Как попасть в «татуировщики» в Освенциме — стать человеком, который выкалывает номера на теле? Из всех уз­ни­ков, обречённых на разнообразные работы, эксперименты, унижения, пытки и смерть, кто именно становился тем самым избранным, чуть более свободным, чем другие, и почему и на­сколько действительно «избранной» была эта работа? Был ли этот человек — привратник концлагеря — пособником СС или тай­но противостоял им?

В 1942 году двадцатишестилетний Лале прибыл в Ауш­виц. Через 76 лет книга о его заключении и дальнейшей жизни была опубликована и переведена на 17 языков как ми­ровой бестселлер. Роман «Татуировщик из Освенцима» (в ори­гинале The Tattooist of Auschwitz) написала новозеландская писательница-сценаристка Хезер Моррис. Книга изначально задумывалась как сценарий, но позже, так и не дождавшись экранизации, бы­ла самостоятельно опубликована Хезер на средства от крауд­фан­динга, прежде чем попала к официальному издателю.

Российский перевод впервые вышел в 2019 году в из­­да­­тельстве «Азбука». История Людвига Эйзенберга (Лале Соколова) — еврейского юноши из Словакии — захватывает с пер­­вых же страниц. Образы яркие, эмоциональные, нежные и ро­ман­­­тизированные — возможно, даже чересчур для досто­верной пе­ре­дачи ужасающих обстоятельств и места действия. В книге Моррис реальные события переплетаются с вымышленными, что не раз вызывало критику романа со стороны экспертов по истории Холокоста. Действительно, если это подлинная био­графия, то
почему столько нестыковок с бытом, организацией и даже архитектурой лагеря? Если это художественный вымысел, то почему за основу взят рассказ действительно жившего — и долго! — Лале Соколова? Почему в нём фигурируют и другие реальные персонажи (например, доктор Йозеф Менгеле)? Во что можно верить, а во что нет? Наконец, насколько этично смотреть на Аушвиц глазами татуировщика — во многом «привилегированного» заключённого, не испытавшего на себе всего спектра безумств, творившихся в лагере? Более поздняя книга Моррис «Дорога из Освенцима» (Cilka‘s Journey), спин-офф «Татуировщика», вызвала ещё больше возмущения у историков и даже у родственников главной героини Силки Кляйн, второстепенного персонажа в первом романе.

Но Моррис не ставит перед собой задачу детального опи­­­сания Аушвица, о чём она предельно чётко заявляет в пре­дисловии к книге. Её задача — рассказать о человечности, о доброте, о надежде, о чуде, о полёте фантазии, не имеющей границ, несмотря, казалось бы, на абсолютно безвыходные, невыносимые условия. Так мало людей пережило концлагерь, ещё меньше — способно об этом рассказать, и совсем исче­зающее количество (а возможно и только Лале) смогло обрести и сохранить в нём свою любовь. И это история именно Лале и ничья другая — такая, какой он её помнит — а у каждого человека должно быть право на его собственные воспоминания, даже если они в чём-то расходятся с задокументированной реальностью.

Роман написан не как биография, а как художественное произведение: в настоящем времени, с яркими диалогами, де­талями, мыслями и эмоциями, проживаемыми в моменте. Там, где в материале были пробелы, Моррис приходится до­ду­мать несколько эпизодов, насытить их переживаниями; она вни­мательно следит, чтобы повествование не превратилось в сухое изложение фактов и событий. И это ей удаётся. Форма и стиль, выбранные автором, гораздо лучше работают на языке оригинала, чем в русском переводе — при прочтении сложно отвлечься от ощущения, что читаешь перевод, хотя, безусловно, переводчик делает всё возможное, чтобы сгладить это впечатление. Как ре­­зультат, в русском варианте предложения «нарублены» короче, чем в оригинале:

Lale rattles across the countryside, keeping his head up and himself to himself. The 24-year-old sees no point in getting to know the man beside him, who occasionally nods off against his shoulder; Lale doesn‘t push him away.

Грохочущий вагон идёт по сельской местности. Лале стоит с поднятой головой и думает о своём. Ему двадцать четыре года. Сосед время от времени сонно тычется ему в плечо, но Лале не отталкивает его и не обращает на него внимания.

Смысл передан достоверно, но что-то неуловимое в поэ­тике языка неизбежно теряется, появляется отрывистость, из фраз уходит глубина и вариативность интерпретации. Я всегда рекомендую читать оригинал тем, у кого есть такая возможность. Тем не менее, это хороший перевод, и скоро сюжет увлекает на­столько, что неровности языка сглаживаются в восприятии, ос­­­­таётся лишь стремление скорее узнать, что же случилось дальше.

Несмотря на это, я читала книгу медленно, чтобы не про­пустить важное в погоне за интересным. Любовь Лале и Гиты — с первого взгляда и на всю жизнь — настоящая сказка, если не считать того, что в первый раз их взгляды встречаются над иглой татуировочной машинки. Оказывается, ухаживать за девушкой можно и в Аушвице, только это будет особое ухаживание: перевести её на относительно безопасную работу, достать ей лекарство, когда она почти при смерти, пронести ей и её под­ру­гам тайком немного еды сверх скудного рациона, мечтать, обнявшись, о почти невозможном будущем. Сюжет насыщен событиями, герои сосредоточены на выживании и сохранении человеческого облика, вместе с тем существенного развития пер­­сонажей или раскрытия их особой глубины не происходит. Можно спорить, нужно ли это в данном случае. История Лале — через призму видения Моррис — довольно бесхитростна и вместе с тем поражает своей волшебной уникальностью, почти как история Робинзона. Жизнелюбие главного героя отражено во всём, в каждом его поступке, в каждой мысли, в каждой эмоции — что нередко размывает контекст и позволяет на время забыть о той среде, в которой он находится. Тем удивительнее и страшнее потом возвращаться в обстановку концлагеря, тем больше восхищения вызывают персонажи, их смелость и инс­тинк­тивная тяга к жизни.

Я рада, что эта книга появилась в моей коллекции. Мне кажется, она прекрасно вписывается не только в историческое переосмысление Холокоста, но и в события последнего года, в пандемию, в тему существования и обличения общего врага. Она буквально напомнила мне о том, что надежда умирает пос­ледней — или, как у Лале и Гиты, преодолевает все преграды на пути к бессмертию.