Интервью опубликовано в журнале «Берлин.Берега» №2/2017 (5)

В багаже Ольги Радецкой, одного из наиболее востребованных и известных переводчиков с русского языка на немецкий, — самые разные книги. Как уживается в переводчике интерес к авторам-однодневкам и классикам литературы и философии, сложен ли парный и групповой перевод, в чём особенности русского языка для изучения и в работе — обо всём этом и многом другом Радецкая рассказала в интервью главному редактору журнала «Берлин.Берега» Григорию Аросеву.

«Берлин.Берега». Уважаемая госпожа Радецкая, расскажите, пожалуйста, о своём пути к переводам и языкам — и, в частности, к русскому.

Ольга Радецкая. Я родилась в Баварии, мой родной язык — немецкий. Я всегда интересовалась языками и литературой, а некая близость к русскому языку возникла на личном фоне: моя очень близкая подруга, когда я ещё жила в Баварии, была наполовину чешкой, наполовину русской. И через это открылась дверь именно в эту сторону. Потом, когда я поступaла в университет, я хотела заниматься филологией, но чем-то неочевидным — не французским, не итальянским, так как мне казалось, что эти языки можно запросто выучить и без университета. Хотелось учить что-то более сложное, «отдалённое». И вот, по таким слегка «фривольным» причинам я поступила на славистику…

Откуда у вас русское имя и даже русская фамилия?

Очень просто. Русская фамилия у меня от первого мужа, а так как мы женились в Москве, там меня удостоили женского окончания. И поскольку я в то время, когда мы жили вместе, уже начинала работать как переводчик, потом, когда мы развелись, я решила не менять фамилию. Что же до имени: Ольга — это русская версия моего имени по паспорту, Helga.

Не принимали ли вас когда-нибудь за русскую из-за фамилии, прекрасного владения языком и отличного произношения?

 Да, очень часто. В школе я вообще не учила русский язык, только в университете. Но в университете у нас было очень хорошее обучение. Что касается произношения — у меня, если можно так сказать, попугайский талант, который бывает удобным, а бывает неудобным. В одну из моих первых поездок в Россию, может, в 1986 году, когда я буквально год-полтора учила русский, в Ленинграде я иногда спрашивала, как куда-то пройти — и я это, видимо, не только произносила хорошо, но ещё и выглядела как-то так по-свойски, что люди мне отвечали как местной. Но при этом задавать вопросы я могла, а вот понимать ответы мне было пока ещё сложно…

Ну а здесь, в Германии, конечно, тоже бывали такие случаи. Помню, один раз некий издатель, которому я предложила какую-то работу в моём переводе, поблагодарил за текст, публиковать который не решился, но зато очень хвалил мой замечательный немецкий. Тут я поняла, что русская фамилия не очень удобна в моей работе — но сейчас это уже не играет роли, потому что меня уже просто знают.

Вы читали что-то из русской литературы в детстве, в отрочестве?

Я вообще была жадным читателем, читала всё подряд, сначала мировую литературу из городской библиотеки, потом, в школе, последние два года специализировалась на литературе немецкой и английской; из русской — помню, был Достоевский, был Толстой, была некоторая загадочность, парадоксальность и интенсивность восприятия жизни, так я бы описала впечатление от русской литературы. Первые действительно важные русские авторы для меня были потом уже Андрей Битов — его «Пушкинский дом» я читала ещё по-немецки, до учёбы, потом Гоголь, которого читала на первом семестре уже по-русски, хоть и с немецким переводом параллельно, и Хармс — это было откровение вообще. Ещё до учёбы я также читала Виктора Шкловского, первый немецкий перевод его «Сентиментального путешествия» — а вот второй я сделала уже сама, он вышел летом 2017 года в издательстве Die Andere Bibliothek. В университете потом — те же формалисты, потом Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Цветаева в особенности.

А потом я год провела в Америке, в Нью-Йорке, работала в книжном магазине и издательствe Russica. Они издавали, в частности, Берберову, Бродского, Цветаеву. Книгоизданием там занимался прекрасный редактор Александр Сумеркин. А заодно они в магазине продавали всю эмигрантскую литературу. И я там целый год в этой стихии просто купалась. Очень много читала и много узнала.

Понимали ли вы во время учёбы, с чем именно будёт связана ваша профессиональная жизнь? Возможно, вы предполагали, что будете устным переводчиком или синхронистом?

Нет, устный перевод меня никогда не привлекал. Меня привлекала именно литература, а какое-то время меня занимала и теория литературы. То есть когда-то я, наверное, не исключала, что останусь в университете и буду что-то делать на гуманитарнонаучной стезе. А после Нью-Йорка я поехала в Москву, и там, в разгар перестройки, я провела первую половину 1989 года. Я познакомилась с будущим мужем и в результате постоянно приезжала туда на протяжении трёх-четырёх лет. В это время я стала заниматься уже первыми переводами, ну а пару лет спустя до меня начало доходить, что научная работа — не для меня, мне стало просто скучно этим заниматься, я исчерпала свой интерес. А перевод постепенно выкристаллизовался.

Помните ли вы свой первый законченный перевод?

Первый текст мы перевели вместе с подругой Наташей Друбек-Майер (Natascha Drubek—Meyer), это был рассказ «Мультипроза»  Зуфара Гареева ¹ — он вышел в антологии авторов журнала «Соло» ², который печатался в Москве в конце 80-х–начале 90-х, и собирал довольно интересных авторов, в частности там публиковались Анатолий Гаврилов ³, Дмитрий Добродеев ⁴.

Рассказ Гареева — достаточно интересный, многоголосый, сложный текст. А для меня — первый, я бы сказала, более-менее ответственный перевод.

Как так получилось, что в вашем активе переводы таких разных авторов — от авторов-однодневок, вроде  Ирины Денежкиной ⁵, до Павла Флоренского?

В этом, конечно, еcть доля случайности. Но я никогда не переводила того, чего не хотела. Из книги Денежкиной я тогда перевела один длинный рассказ, и мне это было интересно — это была очень современная и очень живая молодёжная литературa, в своём жанре — хорошая.

А  Елена Трегубова ⁶?

Книга Трегубовой, наверно, действительно однодневка, соглашусь, и она вышла не по моей инициативе, конечно. Трегубова как журналист слишком зациклена на себе. Но было в её книге и что-то близкое мне, а именно переживание девяностых как глотка свободы. Это мне понятно и симпатично.

Флоренский, Лев Толстой?

Это совсем разные вещи.

Но ведь одно так диссонирует друг с другим! Обычно переводчик работает с современной литературой или классикой. А у вас всё очень по-разному.

У меня интересы в этом смысле действительно разбросаны. Я, например, много работала с теоретическими текстами, это для меня вполне органично — Флоренский, Лотман. Я в начале своей профессиональной жизни переводила очень много искусствоведческих статей для выставочных каталогов. И я до сих пор регулярно перевожу научные тексты для журнала Osteuropa, где я работаю, — мне это легко даётся.

Вообще в моей библиографии есть те книги и тексты, которые я сама предлагала издательствам, мой персональный выбор, так сказать. Например, Маргарита Хемлин ⁷, Павел Лемберский ⁸, Мария Степанова ⁹, которую перевожу в данный момент, и Борис Поплавский ¹⁰(работа над ним впереди). А есть рядом с ними те книги, которые мне предлагали: тут и Флоренский с Лотманом, тут Марголин ¹¹ сo Шкловским, и Денежкина, и Толстой, и Владимир Сорокин, и Евгений Водолазкин.

Все эти книги мне были чем-то интересны — в языковом, переводческом плане, в литературном или содержательном смысле. Некоторые из них остаются мне «родными», другие быстрее отдаляются, отчуждаются, но во время работы они все интересны. Если сравнить работу переводчика с работой актёра — а по мне это сравнение вполне имеет смысл — то я актёр не одной роли, а многих, мне нравится менять жанр, стиль, голос. В этом ведь ещё и определённый вызов — а вот это сыграть — сумеешь? Ну и бывают, конечно, случаи, когда я знаю, что не сумею или не хочу, текст мне противен, или просто «не говорит». Я, например, ничего не понимаю в некоторых жанрах литературы, мне пришлось бы выучить новый литературный язык, чтобы переводить, допустим, какую-нибудь фантастику или детективы. Мне это неинтересно.

Представим, что русская литература неизвестна немецкому читателю. Кого бы вы перевели на немецкий, если бы у вас была полная свобода действий?

Если речь идёт о всей русской литературе, то тут и десяти переводческих жизней не хватило бы. Но есть то, что лично очень по душе. У меня например была история с Константином Вагиновым ¹², которого я очень хотела переводить, а меня опередил коллега, и очень хорошо его перевёл, кстати — но это было в своё время очень сильное желание. Ещё я довольно долго продвигала Александра Гольдштейна ¹³. У него ритмичная, многогранная проза, она наполнена очень мощными образами и, в то же время, сильной мыслью. Это меня привлекает больше всего. Кстати, Гольдштейн сейчас тоже переводится. Не мною, но это неважно. Он нашёл своего издателя. А у меня в последнее время сплошные интересные проекты, в этом смысле я очень довольна.

Вообще, то, что меня больше всего интересует, это эссеистика — «умная», формально сильная проза между fiction и nonfiction.

Как быстро у вас обычно продвигается работа над переводами?

Не очень быстро. Я не только переводами занимаюсь, я ещё и работаю редактором в журнале Osteuropa. Таким образом, на книги уходит половина рабочего времени. Но и когда я сижу над текстом, работа тоже идёт медленно. Никогда не бывает так, чтобы перевод «писался» так же быстро, как и свой текст на родном языке. Я и не представляю, как такое может быть.

Случается ли у вас так, что вы чего-то не понимаете в русском тексте — или с точки зрения языка, или при поиске адекватного немецкого эквивалента?

Всё зависит от конкретного автора. Бывают, конечно, случаи непонимания чего-то. В скором времени я приступлю к переводу романа «Аполлон Безобразов» Бориса Поплавского, и там есть такие места, которые я не то чтобы не понимаю, но у меня есть несколько вариантов возможного истолкования. И тут уже действительно становится сложно… Сейчас я работаю над книгой прозы Марии Степановой, и это большая радость ещё и потому, что с ней я могу в любой момент обсудить неясные места. А вот Поплавского уже не спросишь. И не только не спросишь у автора, но и вообще весь этот культурный пласт ушёл далеко в прошлое, в какой-то отдалённый регион нашего сознания.

Вы сказали про общение с Марией Степановой. А в других случаях вы общались с авторами, которые на тот момент были живы?

Да, всегда.

И они вам что-то объясняли?

Да. Сорокин отвечал на вопросы очень любезно, профессионально. Маргарита Хемлин с радостью общалась. Мой опыт в целом таков, что авторы довольны, когда в их текст пытаются проникнуть так глубоко — хотя я знаю от коллег, что бывает и по-другому.

Кстати, насчёт Маргариты Хемлин. Почему такое необычное название у «Клоцвога» на немецком — Die Stille um Maja Abramowna ¹⁴?

Название — всегда решение издательства. То есть переводчик может что-то предлагать, но он не принимает конечное решение. Я предлагала добавить имя и назвать книгу «Майя Клоцвог». Потому что по-немецки совсем непонятно, что Клоцвог это фамилия.

По-русски тоже.

Очевидно. Но в издательстве вообще не хотели называть книгу просто именем женского персонажа. Они видели в этом нечто претенциозное — ну, будто такое название сразу поставило бы книгу на один уровень с «Мадам Бовари», c «Анной Карениной » — а тут неизвестный автор, впервые переведённый… Поэтому хотели дать книге какое-то другое название, более понятное. Я им не очень довольна. Оно содержательно чтото передаёт, но сама многословность плохо вяжется со стилем книги Хемлин.

Часто указано в книгах, что вы их перевели с кем-то в соавторстве. Это чаще всего книги, которые состоят из разных частей или рассказов. А бывало ли так, что вы переводили один и тот же цельный текст вместе ещё с кем-то?

Случалось и то, и другое. Экстремальный cлучай был с переводом Сорокина, его романa «Теллурия»: тут нас собралось восемь переводчиков. История оказалась вполне концептуальная, потому что этот текст состоит из совершенно разных кусков. В стилистическом плане они настолько разные, что у моего коллеги Андреаса Третнера (Andreas Tretner) возникла мысль собрать своего рода «встречу выпускников» — были приглашены все переводчики, которые когда-то переводили Сорокина, плюс ещё двое новых (как раз одним из новичков стала я). Идея заключалась в том, что мы можем использовать наши разные голоса в пользу стилистического разнообразия этой книги, и, мне кажется, это и сработало.

Наверное, вам всё равно приходилось согласовывать какие-то фрагменты?

Да, мы согласовывали отдельные понятия — «умное тесто», к примеру. Но их было не так много.

Я разговаривал с одним из трёх переводчиков «Инферно» Дэна Брауна на русский язык. По его словам, процесс согласования занимал очень много времени, но в одиночку было бы не успеть. А как бывало у вас?

В случае Сорокина это было частью концепции. А в других стоял вопрос времени, к примеру, когда мы переводили Трегубову. То же самое с романом Ольги Славниковой «2017», который мы перевели совместно с Кристианой Кёрнер (Christiane Körner): иногда издательство получает финансирование, и надо издать книгу к какому-то сроку — ну, а в случае Славниковой поджимала ещё дата «2017» в названии…

С точки зрения согласования это был более сложный случай, тут пришлось согласовать не десяток, а гораздо больше понятий. Надо было стилистически приближаться друг к другу. Однако мы занимались не только переводом, но и редактурой — мы правили друг друга, и в результате получился всё же текст «из одного куска», как говорят по-немецки. Это был интересный опыт.

Но в любом случае на эти согласования уходит довольно много времени. Если я перевожу книгу, допустим, за восемь месяцев, то вдвоём мы её всё равно не переведём за четыре — скорее за пять или шесть.

Совместный перевод — это традиция для литературной Германии?

Не знаю, мне не кажется что в этом какая-то национальная спецификиа. Но да, eсть постоянно работающее тандемы — c французского, например, переводят Хольгер Фок (Holger Fock) и Сабина Мюллер (Sabine Müller), oни переводят исключительно вдвоём. Есть и другие подобные примеры, но их немного.

Знаете ли вы ещё какие-нибудь языки на профессиональном уровне?

Я могу переводить с английского, я могу переводить с французского. Хотя французский я систематически не учила, он скорее часть повседневной жизни для меня, потому что это язык моей семьи. Но чаще всего я перевожу действительно с русского.

Что, с вашей точки зрения, в русском языке самое сложное для изучения?

Для изучения достаточно сложна видовая система и глаголы движения. Всё остальное можно осилить. Я в школе учила латынь, и меня это как-то подготовило к русскому. А в переводах встречаются другие проблемы. К примеру, немецкий язык бывает очень точным, когда речь идёт о пространственных взаимоотношениях. И иногда в нём необходимо выразить то, что другой язык не выражает, когда оригинальный текст на русском оставляет что-то открытым для представления.

Какой русский язык для вас? Руководствуясь не научными категориями, а человеческими.

Трудно сказать, потому что восприятие зависит от того, с кем я на нём говорю — в семейном ли кругу, среди друзей, с детьми. Моя жизнь сложилась так, что русский язык стал языком общения с определённым кругом друзей и с моими авторами. В этом смысле русский для меня — язык общения, язык тёплых дружеских отношений, язык шуток.

Есть одна интересная деталь. Для меня в русском языке очень живо сохраняется некий еврейский пласт. Например, «Клоцвог» Маргариты Хемлин я сразу захотела перевести, но перевод давался очень трудно, я довольно долго работала над книгой, кружилась над ней, и в какой-то момент решила просто всё бросить и начать заново: я поняла, что не нашла правильного тона. Этот тон у Хемлин очень связан с интонациями идиша, пусть конкретно слов на идише там мало. Но эти интонации — органичная часть русской речи, а вот из немецкой, мне кажется, они почти исчезли. К сожалению, в этом плане нацистский замысел был осуществлён — хотя, возможно, процесс и обратим. А вот в русском такие вещи сохранились. И если говорить о юморе, анекдотах, шутках, то этот элемент, эта искра у Хемлин очень явно присутствует, и я подобное очень люблю. Но это дико сложно переводить. К примеру, я не понимаю, как можно переводить на немецкий «Одесские рассказы» Бабеля.

Некоторую «неправильность» в речи персонажа — допустим, в стиле Зощенко — передать можно, хотя и это непросто. Но вот интонацию типично еврейской шутки передать невероятно сложно. Eсли посмотреть с другой стороны, можно в этом увидеть даже своеобразную цель — ведь хорошо бы возобновить в немецком языке потерянные, вытесненные традиции при помощи перевода.

Русский как язык семейного общения для вас не существует?

Нет. С первым мужем я развелась давно, и сейчас вместо русского у меня в семье французский. Домашнее общение у меня происходит по-немецки и по-французски. Мои дети, к сожалению, не знают русского — за исключением некоторых слов, которые я ввела в семейный обиход. К примеру, они понимают слово «пошли» и понимают, что если кто-то не хочет что-то делать, вместо него это сделает «Пушкин».

Знакомы ли вы с кем-то из русскоязычных коллег, которые работают с немецкими текстами?

Да, я знаю немало коллег. Дружу с Анной Шибаровой, переводчицей Йозефа Рота ¹⁵(Josef Roth) и Вольфганга Хильбига ¹⁶(Wolfgang Hilbig), и с замечательной Татьяной Баскаковой, давно знакома и с Ириной Алексеевой.

С кем-то из старшего поколения русских переводчиков вам удалось пообщаться?

Да — к примеру, с Соломоном Аптом. В 2003 году мы с коллегами сняли документальный фильм Spurwechsel. Ein Film vom Übersetzen ¹⁷, и там, помимо прочих, фигурировал Апт. Ещё с русской стороны принимали участие Марина Коренева, Михаил Рудницкий, Сергей Ромашко и та же Татьяна Баскакова.

Фильм был с одной стороны о переводе, с другой стороны — о качествах языка, о главных проблемах, с которыми мы сталкиваемся при переводе. Мы сделали десять интервью. Каждый из нас придумал какую-то тему и выбрал двух людей для интервью — одного переводчика с русского на немецкий, одного с немецкого на русский. Oбсуждались разные темы, к примеру, вопрос цитат, вопрос мата, вопрос передачи движения. Bскоре наш фильм можно будет увидеть и в интернете.

Как вы полагаете, хорошо ли переводятся немецкие тексты на русский язык?

Я специально не вникала в этот вопрос, но думаю, что хорошо. Русская традиция литературного перевода (и вообще книгоиздания) находится на очень высоком уровне, и те коллеги, с которыми я лично сталкивалась, относятся к своей работе с огромным вниманием и страстью, они блестящие профессионалы.

__________________

¹  Зуфар Гареев (1965) — российский писатель и журналист. Работал в ряде московских газет. Автор двух книг. Лауреат премии «Нонконформизм-2012».
²  Журнал литературных дебютов «Соло» выходил с 1990 по 1998 годы. За это время появились 22 номера (здесь и далее прим. ред.) Немецкое издание: Muschiks Underground. Neue russische Prosa aus der Moskauer Zeitschrift Solo; herausgegeben von Holt Meyer und Alexander Michailow. München 1993.
³  Анатолий Гаврилов (1941) — российский писатель. Автор более десятка книг. До 1989 года в СССР не печатался. Лауреат премии А. Белого (2010).
⁴  Дмитрий Добродеев (1950) — российский писатель, историк-арабист. Автор ряда книг. Финалист «Русского Букера» (1996). С 1989 года в эмиграции.
⁵  Ирина Денежкина (1981) — российская писательница, автор книги рассказов «Дай мне» (2003).
⁶  Елена Трегубова (1973) — российская писательница, автор политической книги «Байки кремлёвского диггера» (2003).
⁷  Маргарита Хемлин (1960–2015) — российский писатель, автор романа «Клоцвог».
⁸  Павел Лемберский (1956) — русскоязычный писатель, журналист. Автор ряда книг. Живёт в США.
⁹  Мария Степанова (1972) — российский поэт, журналист, главный редактор портала colta.ru.
¹⁰  Борис Поплавский (1903–1935) — писатель-эмигрант. Скончался в Париже.
¹¹  Юлий Марголин (1900–1971) — русско-еврейский писатель и философ. С 1946 года жил в Палестине/Израиле.
¹²  Константин Вагинов (1899–1934) — русский прозаик и поэт. Автор ряда романов.
¹³  Александр Гольдштейн (1957–2006) — русский писатель, эссеист. Автор пяти книг. Лауреат премий «Малый Букер», «Антибукер», а также премии Андрея Белого. С 1991 года жил в Израиле.
¹⁴  «Молчание по Майе Абрамовне».
¹⁵  Йозеф Рот (1894–1939) — австрийский писатель еврейского происхождения. Автор, помимо прочего, романа об империи Габсбургов «Марш Радецкого».
¹⁶  Вольфганг Хильбиг (1941–2007) — немецкий поэт и писатель. Автор более десяти романов, в том числе книги «Временное пристанище». Лауреат большого количества литературных премий.
¹⁷  Встречное движение. Фильм о переводе».