Анастасия Юркевич

Фото: Роман Екимов

***

«Суть эмиграции — сытость и немота»
Ирина Евса

снова сирень, а значит — прошёл ещё год.
и сколько б не сменяла ты города,
она и не думает обновить цвéта, запаха. она совешенно та
же: ты идёшь, держа бабушку за руку, направляясь к школе,
к знаменке, мимо дома пашкова…

вот и здесь одуревший дрозд по-прежнему то дерёт
глотку где-то на верхотуре,
(коньке крыши, шпиле, верхушке сосны), то как воды в рот,
и это значит, что всё, в сущности, как тогда, как всегда,
значит, что снисходительный к человечьей дури
бог, глядишь, даст, и твоя немота
пройдёт…

На отъезд друга

F. S.

Приезжали вместе, отваливаешь один
На дешёвом автобусе с надписями «Бюджет».
И в твоей квартирке теперь ничего нет:
Даже гардин

Не осталось на окнах, таращащих три бельма
В пустоту нелюбимого города. Что ж теперь?
А теперь ты уж как-нибудь тут сама,
Средь своих потерь.

Волку Зай говорит: «Ты, миленький, уезжай».
И боится плакать, такие настали дни.
Столько лет всего-то и было твоей родни —
Me, myself and I.

Если вдуматься, впрочем, не о чем попросить:
Всё сложилось… Но хочется одного:
То ли петь, то ли попросту голосить:
«На кого ж ты меня, друже мой, на кого?»

Études. «Alexanderplatz»

… просто оттого, что буквы здесь не горят,
по фасаду струится «алекса», потом «ерплат».
и когда на дорогу выходишь, совсем один
(на руке — клубный штамп «ID»), —
просто оттого, что звёзды здесь не горят,
не видать ни зги на трамвайном твоём пути.
всё ни шатко, ни валко: взобрался, да там же слез,
но зато как силён выживательный твой рефлекс,
как распахнуты настежь все части света!
говорят, что это свобода… видать, за это
ты теперь и платишь, в древесном своём нутре
каждой клеткой болея, надрезом в чужой коре,
как дичок, прикрученный изолентой…

Études. «Кирьят-Арба»

А ты уйди, уйди, страшный, поди к другим.
Кто-то в полдень тихо заходит в дом.
Йеладим, милые мои йеладим!
Для того ль вас рожала я, чтоб потом…
Кто-то ходит, слышишь, в кармане сжимает нож.
В голове халаз, намаз, ничего не поймёшь.
Девочка спит на кровати, сегодня влажно.
Дальше уже неважно.

***
Говорил с акцентом словечки наподобие «нормалёк»,
И умом, если честно, особенно не был далёк.
Далеко не далёк. Никогда и не был.
И однако же именно с ним ты глядишь на небо,
Делишь братски завернутые в кулёк
Серо-белые семечки дней, оставшиеся от зимы,
Так легко говоришь «мы».

***

К. М.

Пятый день дожди, на плите ИКЕА выкипает кофе.
Как ни странно, вот уж и мы с тобой стареем — в душе, и в профиль.
Нас волнует меньше расклад событий, facts and figures,
Поубавилось гонора, с ним и прыти, твой Федя вырос.

Поубавилось дури в твоей бедовой, а впрочем, вряд ли:
Как и прежде, со смертью своей фартовой играешь в прятки,
И в зрачке, отражающем звон блесны — меньше спеси.
Но прибавили в качестве наши сны, слово — в весе.

Всех богатств за твоим голенищем — ложка, да рубль денег,
Зато я теперь ипохондрик неможко, и неврастеник.
Поприбавилось стран, что не стали домом, ещё — пробелов
В списках наших с тобой знакомых. Но всё же в целом

Жизнь, мне кажется, задалась: два савраски,
Мы прошли изрядную, в общем, часть вместе, в связке.
Про тебя мне кажется: всё, что есть — непреложность.
Вряд ли тот, кто, похоже, и вправду есть, проявил оплошность —

Столь ответственен и кропотлив (есть примеры), —
Твоё сердце щедростью наделив сверх меры;
Выдав просто за будь здоров, просто, чтобы… —
Бесшабашнейний из даров высшей пробы.

И когда ты припрёшься в чужой монастырь со своим джихадом,
И замечется бедный твой поводырь между раем, адом,
Ты достанешь смычок, что стырил дурак-мигрант где-то возле МКАДа,
И взорвётся в вечности твой талант — звездопадом.

***

К. М.

Иногда мне кажется — попросту приезжай,
Будем вместе жить, и так уже — как родные.
Чемодан, футляр… а дальше — не возражай.
Времена, говоришь, шальные? У всех шальные.

Приезжай — и будет счастье нам, как с куста,
Заштрихует мои пробелы, твои пустоты.
Заведём собаку — ведь не было никогда,
И успеем хотя бы как-то, хотя бы что-то.

Снимем домик, увязший по уши в мураве,
Где вокруг — шишкин лес, и медведь ворошит малинник.
Там и стукнет, с промежутком недели в две,
Мне — всего ничего, тебе, например — полтинник.

И пройдёт стороной твоя чёрная полоса,
Как гроза, за соседним холмом выжимая тучу.
Помнишь, ты говорил — ничего не бывает круче,
Чем с утра пораньше детские голоса?

Но когда по откосам сойдёт виноград и хмель,
Нам с тобой, как Мошэ, до конца не вместившим чуда,
Не увидеть вблизи завещанных нам земель.
Посидим на холме. Посмотрим — хотя б отсюда.

***

Чувствуя ночью — корабль твой даёт крен,
Знай, никого понапрасну не беспокоя:
Чувство тревоги — всего лишь гонец перемен,
Страх, напротив, нечто совсем другое.

Позже, спустившись в трюм, обнаружив течь,
Помни, ещё не вечер, бывает хуже:
Если сегодня придётся на дно залечь,
Всё ж на плаву останутся те, кто сдюжит.

Если команда, так долго казавшаяся тебе
Ладно скроенной, спаянной каждым годом,
Третьи сутки, подмахивая судьбе,
Вдрызг на палубе ждёт у моря погоды,

Значит, настал черёд подводить итог,
То есть выбивать кайлом в судовом журнале
Инициалы всех, домотавших срок:
Кто на поверку всё ж оказался плох,
Кто, напротив, и в смерти остался с нами.

Сердце ложится на грунт, лишь болит: «Не дрейфь…»
Место, где неумело к нему пришиты
Грубой матросской ниткой, как некий нелепый шлейф
Кромка земли под душистым пушком самшита,

Вереска, чабреца, чего-нибудь там ещё,
Дом, в котором; пейзаж, где сейчас кому-то
Ты уступаешь место, вычищенная хвощом
Утварь под солнцем, двор, воскресенье, утро…

Зная, уже достоверно — тебе кранты,
Сбившись с курса по самое извините,
Плюнь на всё, держись полярной звезды:
Чем всё сложней, тем вернее она в зените.

Встань, весь, как есть, с запрокинутой головой:
Может — кто знает — это её сегодня
Видят волхвы, укладывая с собой,
Смирну, игрушки, золото, благовония…

***

Земную жизнь пройдя до пресловутой
Черты, в мешке дорожном обнаружишь
Огрызок карандашный, пару книг
С затёртыми углами, чей-то номер,
Записанный небрежно на обрывке
Газетном непонятно чьей рукою,
Без имени и без последней цифры. Рядом
Клочок фольги с прилипшею конфетой,
Бумажные салфетки, словом — хаос
В миниатюре. Но к нему впридачу,
Среди пылинок, сора, хлебных крошек
На самом дне ты обнаружишь ряд
Простых, но совершенно новых истин.
Штук пять, наверно, сразу не нащупать.

И пусть себе лежат.