Статья опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №1/2019
«Много я видел и много я странствовал…»
Сергей Есенин в Германии
— Solotaia golova! — произнесла Айседора, знающая не больше десятка русских слов, окунув руку в кудри сидящего у её ног Есенина.
«Потом поцеловала его в губы.
И вторично её рот, маленький и красный, как ранка от пули, приятно изломал русские буквы:
— Anguel!
Поцеловала ещё раз и сказала:
— Tschort!
В четвёртом часу утра Изадора Дункан и Есенин уехали…»1
Так писатель Анатолий Мариенгоф вспоминает встречу с Есениным и Дункан осенью 1921 года в студии художника Георгия Якулова2.
Дункан приехала в Россию в надежде развивать свою балетную школу и, несмотря на обещанную ей поддержку, этот опыт не оказался удачным — советская власть не сдержала обещаний, на которые рассчитывала танцовщица. Денег катастрофически не хватало. В 1922 году в Париже умирает Мэри Дора Грей, мать Дункан, и одновременно с этим Айседоре поступают предложения гастролей по Западной Европе и США, которые она решила принять и на время покинуть Россию.
Всё это происходило на фоне бурного романа с Сергеем Есениным, который не хотел отпускать её одну. Для совместной поездки и получения разрешения на выезд требовалось пожениться, так как Есенин год назад уже получал отказ в выезде за границу. Если бы не эта поездка, то, скорее всего, их брак бы не состоялся. Страсть Есенина обычно оказывалась быстротечной, а вкупе с его характером и склонностью к алкоголю и скандалам отношения поэта с женщинами продолжительными не были никогда. Дункан же была убеждённой противницей браков, не вступая в них даже с отцами своих детей.
К этому добавим разницу в возрасте. Несмотря на то, что Дункан в свои 45 лет выглядела значительно моложе, она стеснялась этого и первое время скрывала свой возраст от Есенина. Перед регистрацией брака она обратилась к Илье Шнейдеру, назначенному советским наркомом просвещения Анатолием Луначарским в период с 1921 по 1924 годы секретарём Айседоры Дункан, с просьбой исправить в документах дату её рождения. Но и Есенин тоже не выглядел на свои 27 лет. Многие современники отмечали, что их разница в возрасте очень бросалась в глаза. Писатель Глеб Алексеев писал: «Женщина в фиолетовых волосах, в маскелице — свидетеле отчаянной борьбы человека с жизнью… И рядом мальчонка в вихорках, ловкий парнишка из московского трактира Палкина с чижами под потолком, увёртливый и насторожившийся. Бабушка, отшумевшая большую жизнь, снисходительная к проказам, и внук — мальчишка сорванец»3. А Максим Горький, который встречался с парой в Берлине на обеде у Алексея Толстого, отметил с его точки зрения полное их несоответствие друг другу: «…Эта знаменитая женщина, прославленная тысячами эстетов Европы, тонких ценителей пластики, рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно…»4.
Женщина чувствовала отношение окружающих, но её нежные чувства к Есенину, граничащие с материнскими, побудили Дункан отказаться от своих принципов.
Таким образом, стечение обстоятельств привело к тому, что 2 мая 1922 года в Хамовническом загсе Москвы состоялось бракосочетание Сергея Есенина и Айседоры Дункан. Молодожёны выразили желание носить двойную фамилию: ДунканЕсенин. И Есенин, выходя из загса, радостно воскликнул:
«Теперь я — Дункан!». Несомненно, он был уверен в повышении своего статуса. Но это была лишь иллюзия.
Надежды на триумф
Уже через неделю, 10 мая 1922 года ДунканЕсенины вылетели в Германию. Дункан признавала только один способ передвижения — автомобиль. И это несмотря на то, что именно автомобиль стал причиной гибели её детей (и, по иронии судьбы, в будущем и её самой). Но на автомобиле из России в Европу добираться сложно даже сейчас, а тогда и подавно, поэтому был выбран новомодный способ передвижения — аэроплан советско немецкой авиакомпании «Дерулюфт» (Deruluft; DEutsch-RUssische LUFTverkehrs). Маршрут из России в Германию проходил через Кёнигсберг, по этому же маршруту в Германию прилетали и Маяковский с Лилей Брик.
12 мая 1922 года пара прибыла в Берлин.
Есенин с Сидорой (так поэт называл Айседору) остановились в знаменитом «Адлоне», в котором Дункан всегда останавливалась, и где её с нетерпением ожидали журналисты.
Илья Шнейдер, в обязанности которого входило сопровождение её в гастрольных поездках, так описывает их прибытие:
«Приезд Айседоры Дункан из «большевистской Москвы», да ещё в сопровождении какогото известного русского поэта, ставшего её мужем, — это была сенсация, а следовательно, и «хлеб» для репортёров. Её буквально «обстреляли» вопросами.
— Несмотря на лишения, русская интеллигенция с энтузиазмом продолжает свой тяжёлый труд по перестройке всей жизни, — отвечала она им. — Мой великий друг Станиславский, глава Художественного театра, и его семья с аппетитом едят бобовую кашу, но это не препятствует ему творить образы в искусстве»5.
«…Они жили широко, располагая, по-видимому, как раз тем количеством денег, какое даёт возможность пренебрежительно к ним относиться» — писала Наталия Васильевна КрандиевскаяТолстая, супруга Алексея Толстого. Дункан заложила свой дом в окрестностях Лондона и вела переговоры о продаже дома в Париже. Путешествие по Европе в пятиместном «бьюике», задуманное ещё в Москве, совместно с Есениным, требовало денег»6.
Алексей Толстой и его тогдашняя жена Наталья Кран диевскаяТолстая были знакомы с Есениным с весны 1917 года, но во второй раз случайно встретились только на бульваре Курфюрстендамм в Берлине. Не заметить Есенина с Айседорой было сложно. На нём были смокинг и цилиндр, в петлице — хризантема. Айседора, с театральным гримом на лице, лилово красными волосами, одетая в парчовое платье.
Наталья Васильевна окликнула Есенина, он узнал её и, подбежав, радостно схватил за руку:
«—Ух ты… Вот встреча! Сидора, смотри кто…
Qui est-ce?7 — спросила Айседора. Она еле скользнула по мне сиреневыми глазами и остановила их на Никите, которого я вела за руку.
Долго, пристально, как бы с ужасом, смотрела она на моего пятилетнего сына, и постепенно расширенные атропином глаза её ширились всё больше, наливаясь слезами.
Сидора! — тормошил её Есенин. — Сидора, что ты?
Oh, — простонала она наконец, не отрывая глаз от Никиты. — Oh, oh!.. — И опустилась на колени перед ним, прямо на тротуар.
Перепуганный Никита волчонком глядел на неё. Я же поняла всё. Я старалась поднять её. Есенин помогал мне. Любопытные столпились вокруг. Айседора встала и, отстранив меня от Есенина, закрыв голову шарфом, пошла по улицам, не оборачиваясь, не видя перед собой никого, — фигура из трагедий Софокла. Есенин бежал за нею в своём глупом цилиндре, растерянный».
В те времена на рекламе английского мыла Pears был изображён белокурый голый младенец, им был погибший сын Айседоры — Раймонд. Толстым говорили, что их сын Никита очень похож на этого младенца. Но в какой мере он был похож, могла знать только Айседора, и её поведение это подтвердило. Она до конца жизни оплакивала своих погибших детей, а её идея создания школы танца была основана на том, чтобы обучать детейсирот, детей погибших на войне солдат, чтобы отдать им нерастраченное материнское тепло. Именно поэтому она всегда отказывалась от идеи школы для детей из обеспеченных семей, пытаясь создать именно государственную школу для тех, кто не мог платить, но тоже был достоин хорошего обучения и воспитания.
У самого Есенина были большие планы на Германию, и частично они воплотились в дела. Он хотел там издаваться — и у него в Берлине вышли три книги: в издательстве З. И. Гржебина8 «Собрание стихов и поэм С. Есенина (т.1)», «Пугачёв» в «Русском универсальном издательстве»9 и «Стихи скандалиста» в издании И. Т. Благова.
Однако тираж был небольшим. Есенин получил за него «пока только сто тысяч с лишним марок, между тем в перспективе около 400»10. Но это было время, когда немецкая марка начала стремительным образом обесцениваться11. Интерес к советским авторам в Германии также был не высок, так как основные представители русской диаспоры были эмигрантами, бежавшими от советской власти. В письме к своему близкому другу и хранителю рукописей Александру Сахарову12 от 1 июля 1922 года из Дюссельдорфа Есенин писал:
«…Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно <…> Если рынок книжный — Европа, а критик — ЛьвовРогачевский13, то глупо же ведь писать стихи им в угоду и по их вкусу. Здесь всё выглажено, вылизано и причесано так же почти, как голова Мариенгофа. Птички какают с разрешения и сидят, где им позволено. Ну, куда же нам с такой непристойной поэзией?
Это, знаете ли, невежливо так же, как коммунизм. Порой мне хочется послать всё это к <…> матери и навострить лыжи обратно. Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину. <…>, Конечно, койгде нас знают, койгде есть стихи переведённые, мои и Толькины, но на кой <…> всё это, когда их никто не читает.
Сейчас на столе у меня английский журнал со стихами Анатолия, который мне даже и посылать ему не хочется. Очень хорошее издание, а на обложке пометка: в колич. 500 экз. Это здесь самый большой тираж! Взвейтесь, кони! Неси, мой ямщик….. Матушка! Пожалей своего бедного сына…»14.
Однако Есенин понимал, что издание книг — это путь к известности, и у него была идея перевести свои стихи на английский. Во время поездки с Дункан он предложил сопро вождавшей их переводчице Лоле Кинел (о причинах её появления см. ниже) перевести некоторые свои тексты. Он справедливо считал, что издание на английском увеличит его аудиторию в десятки раз, так как в России его могут узнать не более двадцати тридцати миллионов человек, остальные просто неграмотные, а англоязычный мир добавлял не менее ста миллионов читателей. Такое предложение привело Лолу в замешательство, она попыталась объяснить, что его лирика непереводима, что его стихи — это музыка, выраженная с помощью русских слов, русской фонетики, и её невозможно воспроизвести на другом языке.
Однако Есенин был непреклонен, и его поддержала Айседора, отказаться не было никакой возможности. Лола по пыталась перевести несколько отобранных Есениным известных стихотворений. Когда она зачитала вслух Айседоре на пробу несколько переводов, они обе пришли к выводу, что затея не очень удалась. Пришлось ещё раз объяснять, что фразу «Утром в ржаном закуте…» можно перевести, например, как Of a morning in a kennel of straw, но это лишь отразит общую картину, но не останется ни поэтики, ни рифмы, а если пренебречь рифмой и использовать белый стих, то нужно сохранить хотя бы ритм, что тоже не всегда возможно, и в итоге получится чтото совсем непохожее на оригинал. На что Есенин в отчаянии ответил:
«Хорошо, тогда не сохраняйте ни рифму, ни ритм, переводите просто дословно. В конце концов, я изобразил красивые кар тины, у меня есть образы, у меня есть мысли, а это тоже чегото стоит…»15.
Не обошлось в Берлине и без скандала, который впоследствии обернулся большими проблемами. Позднее, из Брюсселя, Дункан и Есенин намеревались поехать в Париж, но неожиданно начались затруднения с визами. Дункан привыкла к тому, что любые консульства и посольства любезно и незамедлительно ставили в её паспорте визы на въезд в их страны. Теперь всё крайне осложнилось. Московские визы в паспорте Дункан, «красный» паспорт Есенина и газетный шум, сопровождавший их путешествие, пугали дипломатических представителей. В конце июля 1922 года при содействии друга Дункан, французской актрисы Сесиль Сорель, Айседора и Есенин приехали в Париж, предупреждённые о недопустимости какихлибо политических выступлений. За ними был установлен полицейский надзор.
Главным местом в Берлине, где в то время собиралась русская литературная богема, был Дом искусств, образованный группой русских писателей и художников. За неимением постоянного собственного помещения собирались они в кафе «Леон» — в доме номер 1 по Бюловштрассе, рядом с одноимённой станцией метро. Сегодня на этом месте стоит многоэтажный жилой дом с продуктовым магазином на первом этаже. Он прекрасно виден из вагона метро, особенно если поезд идёт в сторону центра. К слову, историческое здание серого цвета с лепниной, узкими окнами и надписью goya на фронтоне, что стоит недалеко от жилого дома с магазином, единственное, которое сохранилось здесь с того времени.
В этом же кафе собирались также «сменовеховцы»16, которые издавали собственную газету «Накануне»17, да и вообще туда приходили многие сочувствовавшие Советской России. Для этой публики приезд Есенина был очень интересен.
Описание скандала, произошедшего в этом кафе, есть в мемуарах многих свидетелей: писателя Глеба Алексеева18, историка и писателя Романа Гуля19, уже упомянутого Ильи Шнейдера. Данные несколько противоречивы и зависят от того, к какой группе относились авторы. Однако есть факты, которые совпадают у всех, и именно на них мы и будем опираться.
Есенин с Дункан пришли в кафе на следующий же день после прибытия, 13 мая. Есенин, который одевался всегда по последнему слову моды, был в светлом костюме и белых туфлях. Айседора надела красноватое платье с большим вырезом. Они производили впечатление вполне респектабельной пары, и всё произошедшее вслед за этим совсем не вписывается в их образ. Итак, они вошли в кафе и были встречены шумными аплодисментами. Кто-то (по одной из версий, Айседора) предложил спеть «Интернационал», который на тот момент был официальным гимном РСФСР. Они с Есениным запели, некоторые посетители к ним присоединились, но другая часть начала свистеть и кричать: «Долой! К чёрту!» Тогда Есенин вскочил на стул, что-то закричал о России, об Интернационале, о том, что он русский поэт. И, заложив в рот три пальца, засвистал как разбойник с большой дороги, крикнув затем: «Всё равно не пересвистите нас! Как заложу четыре пальца в рот и свистну — тут вам и конец. Лучше нас никто свистеть не умеет!» Ведущий вечера, чтобы прекратить эту вакханалию, прокричал: «Сергей Александрович сейчас прочтёт нам свои стихи!»
После этого свист прекратился, аплодисменты усилились, и Есенин, дождавшись полного успокоения зала, начал читать.
Роман Гуль пишет: «…Голос у Есенина был, скорее, теноровый и не очень выразительный. Но стихи захватили зал. Когда он читал: «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым» — зал был уже покорён. За этим он прочёл замечательную «Песнь о собаке». А когда закончил другое стихотворение последними строками: «Говорят, что я скоро стану / Знаменитый русский поэт!»20 — зал, как говорится, взорвался общими несмолкающими аплодисментами. Дом искусств Есениным был взят приступом…»21
Айседора очень плохо знала русский язык, в буквальном смысле могла сказать несколько фраз и слов. Есенин же и вовсе не говорил ни на одном иностранном языке. Их общение было довольно своеобразным. Очень часто они переговаривались знаками. Горький писал: «…Разговаривал Есенин с Дункан жестами, толчками колен и локтей…»22 И, хотя она мало что понимала в стихах Есенина, но их лирика и певучесть были созвучны её танцу, и она считала Есенина гениальным поэтом, чувствуя это на уровне интуиции. «…Он читал мне свои стихи, — рассказывала Айседора Илье Шнейдеру. — Я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка, и что стихи эти писал гений!»23
17 мая состоялась ещё одна знаменательная встреча. Есенин с Дункан были приглашены на завтрак к Алексею Толстому, проживавшему тогда в Берлине. Был также приглашён Горький, а чету ЕсениныхДункан сопровождал (почти в течение всего их пребывания в Берлине) поэт Александр Кусиков24.
Толстые снимали две большие меблированные комнаты в пансионе Фишер. В угловой комнате, с балконом на Курфюрстендамм, накрыли длинный стол по диагонали. Сына Никиту спрятали на целый день в соседнюю комнату, чтобы не вызвать новое расстройство Айседоры.
Горький и Есенин были знакомы с 1914 года. Однажды они втроём с поэтом Николаем Клюевым гуляли по Петербургу. Тогда Есенин произвел на Горького впечатление провинциального мальчика, который неуверенно чувствует себя в большом городе. Вся его внешность и одежда скорее под ходили для боярских детей или приказчиков в торговых рядах. И это первое впечатление позднее сильно диссонировало с прочитанными стихами, которые написал тот же «мальчик» — Есенин. Поэтому Горький, узнав о его приезде в Берлин, сказал Толстым, чтобы они позвали его на встречу с гостем.
Горький в своих воспоминаниях довольно подробно описал тот день. На его воспоминания очень часто ссылаются при оценке пары ЕсенинДункан и их отношений, хотя заметки писателя нельзя считать объективными, так как другие участники той встречи высказывали иные мнения. Горький очень ценил Есенина как поэта, но берлинский обед оставил двойственное впечатление: «…От кудрявого, игрушечного мальчика остались только очень ясные глаза, да и они как будто выгорели на каком то слишком ярком солнце. Беспокойный взгляд их скользил по лицам людей изменчиво, то вызывающе и пренебрежительно, то вдруг неуверенно, смущённо и недоверчиво. Мне показалось, что в общем он настроен недружелюбно к людям. И было видно, что он человек пьющий. Веки опухли, белки глаз воспалены, кожа на лице и шее — серая, поблекла, как у человека, который мало бывает на воздухе и плохо спит. А руки его беспокойны и в кистях размотаны, точно у барабанщика. Да и весь он встревожен, рассеян, как человек, который забыл что-то важное и даже неясно помнит — что именно забыто им…»25
Но когда Есенин по просьбе присутствующих начал читать стихи, мнение Горького изменилось. Сначала манера исполнения монолога Хлопуши показалась ему театральной, но вскоре декламация хриплым голосом, в крикливой и надрывной манере стала казаться невероятно правильной, искренней и трогающей душу до слёз.
Есенин глубоко чувствовал своего героя, он уже не видел ничего вокруг, был бледен, размахивал руками не в ритм стихов, но в ритм реплик, бросаемых им как будто в лицо невидимому собеседнику. Весь его образ соответствовал окружающей обстановке и его состоянию: хриплый голос, неверные жесты, качающийся корпус, горящие тоской глаза…
«…После чтения стихов невольно подумалось, что Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей» (Слова С. Н. СергееваЦенского), любви ко всему живому в мире и милосердии, которое — более всего иного — заслужено человеком. И ещё более ощутима стала ненужность Кусикова с гитарой, Дункан с её пляской, ненужность скучнейшего бранденбургского города Берлина, ненужность всего, что окружало своеобразно талантливого и законченно русского поэта»26.
Но Горький был прав, Есенин находился в довольно плачевном эмоциональном состоянии. Его образ жизни и постоянное пьянство накладывали свой отпечаток. В результате настроение поэта всё время менялось, он быстро переходил от меланхолии к возбуждению и обратно. Ему сложно было находиться на месте: смена настроения требовала смены обстановки. Поэтому вечер по предложению Есенина решили закончить там, где было людно и шумно. Выбрали Лунапарк.
В парке Есенин оживился и с интересом рассматривал аттракционы. Но через некоторое время они ему тоже наскучили и, сделав вывод, что ничего особенного немцы не придумали, он потерял к ним всяческий интерес. У него опять изменилось настроение, и он вдруг торопливо спросил Горького:
«— Вы думаете, мои стихи — нужны? И вообще искусство, то есть поэзия — нужна?
Но ответа на свой вопрос Есенин ждать не стал, предложив:
– Пойдемте вино пить …»27
Любовь к выпивке и осложнения в общении с Айседорой привели еще к одному забавному эпизоду. Однажды Есенин исчез. Он попросту сбежал с Кусиковым в некий пансиончик на Уландштрассе. Айседора искала его трое суток и в итоге нашла. Её появление среди ночи было эффектным. Есенин в пижаме сидел в столовой с бутылкой пива и играл в шашки с Кусиковым. Взбешённая Айседора, одетая в красный хитон, с хлыстом в руках, ворвалась в пансион, перебила все расставленные там по полочкам кофейники, сервизы, вазочки и пивные кружки. Содержимое буфетов было выброшено на пол и растоптано. Когда бить стало нечего, она, перешагнув через груды черепков и осколков, прошла в коридор и за гардеробом нашла Есенина.
— Quittez ce bordel immediatement, — сказала она ему спокойно, — et suivez-moi28.
Есенин надел цилиндр, накинул пальто поверх пижамы и молча пошёл за ней. Кусиков остался в залог и для подписания пансионного счёта.
Этот счёт, присланный через два дня в отель Айседоре, был огромным. Было много шума и разговоров.
В конце концов Айседора решила подлечить Есенина, который довольно много пил, был подвержен неврозам, и всё это выливалось в частые инциденты, о которых с удовольствием судачила пресса. Пара покинула Берлин и отправилась в Висбаден.
Там местный доктор сказал, что Есенин должен хотя бы два-три месяца воздержаться от алкоголя, дабы не превратиться в нервного маньяка. Есенин на время бросил пить и продержался целых два месяца. В середине июля, уже будучи в Бельгии, поэт писал Шнейдеру: «…Если бы Вы меня сейчас увидели, то Вы, вероятно, не поверили бы своим глазам. Скоро месяц, как я уже не пью. Дал зарок, что не буду пить до октября. Всё далось мне через тяжёлый неврит и неврастению, но теперь и это кончилось…»29
Алкогольное воздержание сказалось положительно на его здоровье, но отрицательно на настроении.
«Царство мещанства»
Жизнь в Европе Есенину не особо нравилась. И тому было много причин.
Он не мог себя здесь найти: после «драйва» и хаоса послереволюционной России спокойная и регламентированная жизнь Европы повергала его в уныние. «Хулиган» в неё никак не вписывался.
Айседора чувствовала себя как рыба в воде. У неё были везде масса поклонников, а некоторые даже путешествовали за ней, чтобы не пропустить её выступлений. Это совсем не нравилось Есенину, так как его видели только в качестве экзотического русского мужа знаменитой танцовщицы.
Свою лепту вносил и языковой барьер: незнание Есениным языков, конечно, существенно мешало ему вести светскую жизнь. Помехи же в общении Айседоры и Есенина были решены радикальным способом: уже находясь в Висбадене, Дункан была вынуждена нанять переводчицу Лолу Кинел, которая впоследствии написала книгу воспоминаний30.
В конце июня 1922 года Сергей Есенин и Айседора Дункан прибыли из Висбадена в Дюссельдорф.
В Дюссельдорфе они жили в самом центре города, в Steigenberger Parkhotel Düsseldorf, который по сей день находится в самом конце Кёнигсаллеи, возле парка Хофгартен.
Из того же письма Есенина А. М. Сахарову: «…Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом?
Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать — самое высшее музикхолл…»
В письме к Шнейдеру Есенин высказывает всё те же мысли: «…Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся, но жизнь не здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о котором говорит Шпенглер. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трупно, как воняют они. Никакой революции здесь быть не может. Всё зашло в тупик, спасёт и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы.
Нужен поход на Европу…»
Отсутствие внимания к нему и повышенное внимание к Айседоре вызывали в Есенине приступы злости и ревности, и он часто закатывал ей публичные сцены. Но и Айседора не оставалась в долгу. В Дюссельдорфе произошла пара забавных случаев, описанных в воспоминаниях Лолы Кинел.
Однажды ночью к ней в комнату пришла Айседора, которая искала пропавшего Есенина. Не обнаружив его у Лолы, она направилась в комнату своей личной служанки Жанны, но и там его не было. Все три дамы направились в большой салон Айседоры и принялись совещаться. Спустя некоторое время Лола вдруг решила громко спросить по-русски:
— Сергей Александрович, где вы?
— Я здесь, — неожиданно раздался его голос.
Есенин в пижаме стоял на небольшом балкончике и дышал свежим воздухом.
Мир и покой были восстановлены, но Лола почувствовала на себе силу ревности Айседоры, ведь первым делом она при шла искать Есенина у неё в комнате!
Есенин также постоянно находил поводы для ревности. Айседора каждое утро репетировала. К ней приходил пианист, они закрывали дверь комнаты, чтобы их никто не беспокоил. Это очень не нравилось Есенину, так как он не понимал, зачем её запирать, хотя обнаруживал это обычно как раз тогда, когда пытался туда войти. На увещевания Лолы он не очень реагировал и начинал злиться. Однажды это привело к конфузу, который описан в воспоминаниях Лолы:
«…В этот момент открылась дверь, и вышла Айседора в сопровождении пианиста. Увидев сердитое лицо Есенина, она тотчас поняла причину и с очаровательным жестом произнесла на своем русско-китайском жаргоне:
Пожалиста не обращайт внимание. Пожалиста не волнитесь. Он — педераст.
Всё было бы ничего, кроме этого слова «педераст», которое на всех языках означает одно и то же. Не знаю, как уж тут выглядел пианист… Я постаралась поскорее уйти прочь…»
Ревность Есенина распространялась и на некоторых поклонников, которые следовали за Айседорой. Он никак не мог взять в толк, почему они это делают. В душе Есенин не считал танец искусством. Однажды во время их путешествия произошёл неприятный разговор на эту тему. Есенин довольно жестоко заявил Айседоре, что её танец будет жить до тех пор, пока она танцует, а его стихи будут жить вечно. На возражения Айседоры, что она дарит людям красоту, и они будут её помнить, поэт ответил, что помнить её будут только те, кто сам видел эти выступления, но после их смерти память о танце Дункан тоже умрёт. И только увидев слёзы в глазах Айседоры, он прекратил этот разговор. Есенин был прав, но лишь отчасти, так как кроме описаний современников сохранились видеозаписи выступлений Дункан, хотя и совсем немногочисленные.
…Год спустя Есенин с Дункан возвращались через Европу в Россию. Айседора должна была решить некоторые дела в Париже, и Есенин использовал это время для поездки в Берлин, где его очень ждали. И как поэта, и по причине предполагаемого разрыва с Дункан. Приезд этот вновь сопровождался скандалом. Зал, где ожидали выступления Есенина, был полон. Вот как вспоминает этот вечер Роман Гуль: «…Когда встреченный аплодисментами Есенин вышел на эстраду Шубертзала<…> он был вдребезги пьян, качался из стороны в сторону и в правой руке держал фужер с водкой, из которого отпивал. Когда аплодисменты стихли<…> Есенин вдруг начал<…> говорить какието пьяные несуразности<…> Поднялся шум, одни встали с мест, другие кричали: «Перестаньте хулиганить! Читайте стихи!» Какие-то люди пытались Есенина увести, но он упёрся, кричал, хохотал, разбил об пол стакан с водкой. И вдруг закричал:
«Хотите стихи?! Пожалуйста, слушайте!..»
В зале не сразу водворилось спокойствие. Есенин начал «Исповедь хулигана». Читал он криком, «всей душой», очень искренне, и скоро весь зал этой искренностью был взят. А когда он надрывным криком бросил в зал строки об отце и матери:
«Они бы вилами пришли вас заколоть // За каждый крик ваш, брошенный в меня!» — ему ответил оглушительный взрыв рукоплесканий. Пьяный, несчастный Есенин победил»31.
Гуль познакомился с Есениным на вечере в клубе Союза немецких лётчиков, где Есенин впервые читал «Москву кабацкую». Там Есенин отличился тем, что не только читал стихи, а ещё и плясал. Трепака. Плясал великолепно, по-деревенски: с вывертом, с коленцем, вприсядку…
Когда же под утро они с компанией шли по уже светавшему Берлину, Есенин, трезвея на свежем воздухе, вдруг про бормотал:
— Не поеду я в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн.
Один из сопровождавших спросил Есенина, не антисемит ли он?
Есенина взорвало.
— Я — антисемит?! — с яростью закричал он. — Лейба Бронштейн — это совсем другое, он правит Россией, а не он должен ей править…
И уже позже:
— Я Россию очень люблю. И мать свою люблю. И революцию люблю. Очень люблю революцию…»32
В Россию он, конечно же, вернулся. После Берлина Есенин вновь поехал в Париж, откуда они с Дункан отправились в Москву, где и произошёл через некоторое время окончательный разрыв их отношений. В одной из автобиографий в 1923 году Есенин писал: «…В 22 году вылетел на аэроплане в Кёнигсберг. Объездил всю Европу и Северную Америку. Доволен больше всего тем, что вернулся в Советскую Россию. Что дальше — будет видно».
_____________
Примечания
1 А. Мариенгоф, Воспоминания о Есенине. Москва, 1926. Цитата приводится по тексту этого издания с учетом исправлений, внесённых автором при включении соответствующих фрагментов в «Роман без вранья». Датируется по первой публикации.
2 Георгий Якулов (1884—1928), художникавангардист, создатель «Теории разноцветных солнц».
3 Очерк Глеба Алексеева «Сергей Есенин» написан в 1922 г. по живым впечатлениям встреч с поэтом 11 и 12 мая в Берлине, впервые опубликован в берлинском журнале «Сполохи» (№10/1922, с. 30—32) и в сокращённом виде, за исключением эпизода посещения Есениным и Дункан Дома искусств, вошёл в его книгу «Живые встречи: русские писатели в революции» (Берлин, 1923 г.).
4 Воспоминания были впервые опубликованы с сокращениями в ленинградской «Красной газете», 5 марта 1927, вечерний выпуск. Полностью в книге: М. Горький, Воспоминания. Рассказы. Заметки. Berlin, Kniga, 1927. Печатаются по тексту издания: М. Горький, Полн. собр. соч., т. 20. Москва, Наука, 1974, с. 62—69.
5 И. Шнейдер. Встречи с Есениным. Воспоминания. 3е, доп. изд. М. Советская Россия, 1974.
6 Там же
7 Кто это? (франц.)
8 Издательство Зиновия Исаевича Гржебина (1877—1929) основано в Петрограде в 1919 году. С конца 1920 года базировалось в Стокгольме, а вскоре после этого — в Берлине. Гржебин заключил с Советским правительством договор на поставку нескольких тысяч выпущенных им книг, но проект не состоялся изза неоплаты со стороны России. В 1923 году издательство закрылось по финансовым причинам.
9 «Русское универсальное издательство» занималось в том числе выпуском популярной серии «Всеобщая библиотека», в которой выходили публикации о новинках искусства и науки («Памятники мировой литературы»).
10 Из письма А. М. Сахарову (см. прим. 12).
11 За весь 1922 год уровень цен в Германии поднялся в 40 раз, за следующий год — ещё более чем в 850 000 раз.
12 Александр Михайлович Сахаров (1894—1952), издательский работник. Был знаком с Есениным с 1919 года, совершил с поэтом ряд поездок. В 1922 г. Сахаров издал в петроградском издательстве «Эльзевир» на собственные средства поэму Есенина «Пугачёв». Некоторое время был хранителем рукописей Есенина.
13 Василий ЛьвовРогачевский (1874—1930), литературовед, критик, публицист. Занимался культурнопросветительской деятельностью. Тексты Львова Рогачевского, благодаря доступности изложения и теоретических построений, пользовались большой популярностью. Считался критиком «марксистского» толка.
14 Цит. по: http://www.museumesenin.ru/tvorchestvo/906
15 Lola Kinel. Under Five Eagles. My Life in Russia, Poland, Austria, Germany and
America. 1919 1936. London, Putnam, 1937.
16 Сменовеховство — эмигрантское политическое течение 1920х годов, основная идея которого заключалась в примирении и сотрудничестве с советской властью.
17 Ежедневная газета «Накануне» основана в Берлине в марте 1922 года, последний номер вышел в июне 1924 года. Была единственной эмигрантской газетой, официально разрешённой к ввозу в РСФСР/СССР.
18 Глеб Алексеев (1892—1938). Писатель, критик. Был вывезен из Одессы в Константинополь. Жил в Югославии, затем в Берлине. В 1923 году вернулся в СССР, где был осуждён и расстрелян по ложному обвинению.
19 Роман Гуль (1896—1986). Писатель, журналист, критик. Участник Гражданской войны в составе Белого движения. В 1919 году в качестве пленного был вывезен в Германию. С 1920 года жил в Берлине. Был участником сменовеховского движения, работал корреспондентом советских газет, редактировал литературное приложение к сменовеховской газете «Накануне». В 1933 году переехал во Францию, в 1950м — в США, где с 1959 до своей смерти возглавлял русскоязычный «Новый журнал».
20 Вероятно, ошибка Романа Гуля. В стихотворении «Разбуди меня завтра рано» (1917) за строкой «Знаменитый русский поэт» следует ещё одно четверостишье.
21 Р. Гуль. Есенин в Берлине (из книги «Жизнь на фукса»), издательство ДиректМедиа, Москва—Берлин, 2017
22 Источник: см. прим. 4.
23 И. Шнейдер. Встречи с Есениным. Воспоминания. 3е, доп. изд. М. Советская Россия, 1974.
24 Александр Кусиков (1896—1977). Поэтимажинист, автор романсов. С 1922 года в эмиграции. Неоднократно выказывал верность революции, за что получил кличку «чекист». С 1924 года и до смерти жил в Париже. С начала 1930х годов перестал заниматься литературой.
25 Источник: см. прим. 4.
26 Там же.
27 Там же.
28 Покиньте немедленно этот публичный дом… и следуйте за мной (фр.)
29 С. А. Есенин. Полн. собр. соч. в 7 т., т. 6. Письма ИМЛИ им. А. М. Горького РАН. Москва, Наука; Голос, 19952002.
30 Lola Kinel. Under Five Eagles. My Life in Russia, Poland, Austria, Germany and America. 1919 -1936. London, Putnam, 1937
31 Р. Гуль. Есенин в Берлине (из книги «Жизнь на фукса»), издательство ДиректМедиа, Москва—Берлин, 2017
32 Там же.