Статья опубликована в журнале „Берлин.Берега“ №1/2017
______________________________________________
Роман Владимира Набокова «Машенька» был опубликован в Берлине в 1926 году. Это был первый из восьми русских романов писателя, все они были написаны в Берлине, и образ города занимал там значительное место. Про «Машеньку» можно сказать, что это самый берлинский роман, свежие эмигрантские впечатления от Берлина 1920-х (звуки железной дороги, трамваи, торговки, немецкая бюрократия) описаны подробно. И в системе новозаветных образов, о которых пойдёт речь, Берлин занимает особое место.
Набоков не любил церковь и не был религиозным человеком. Это не может и не должно быть фактом его литературной биографии, так же как и религиозность писателя не должна интересовать критика априори. При этом преломление общеизвестных религиозных мотивов помогает проанализировать смысловую структуру образной системы творчества того или иного писателя. В этой статье мы постараемся понять роль и функцию новозаветных ссылок и реминисценций именно с этой точки зрения.
Первый роман Набокова написан под сильным влиянием Бунина, это признавали оба автора, которые в то время ещё общались. Естественно, что молодой писатель испытывал влияние более опытного литератора. Это можно назвать влиянием последнего классика русской литературы. Бунин чужд литературным экспериментам, и ту же «Машеньку» он, к примеру, ругает за употребление слова «интенсивный». Первый роман Набокова получился классическим, хотя и не вполне, и не только из-за «интенсивности». Но параллели между образом любимой женщины и образом страны более чем традиционны, Набоков снова и снова возвращается к этой теме и осмысляет её, а прощание с Машенькой стоит через запятую с прощанием с Россией.
Главный герой романа, молодой человек по имени Лев Глебович Ганин, прозябает в русском пансионе в Берлине. Он не работает, живёт на сбережения, крутит вялый роман с русской девушкой Людмилой, не имея сил порвать его, и страдает от общего отсутствия воли. По сути, Ганин существует, но не живёт. Жизнь просыпается в нём, когда он узнаёт, что в конце недели в пансион приезжает его первая любовь — Машенька, ныне жена его соседа по комнатам Подтягина. Ганин предаётся воспоминаниям, о чём Набоков пишет следующим образом: «Он был богом, воссоздающим погибший мир. Он постепенно воскрешал этот мир, в угоду женщине, которую он ещё не смел в него поместить, пока весь он не будет закончен». Набоков называет своего героя богом, сравнивая силу воображения и творчества с актом творения. Кажется, это обычная метафора. Но Набокову в целом свойственно ставить себя на равных с Богом, пытаться понять Творца и в каком-то смысле бросить Ему вызов. В поздних произведениях он возвращается к этой теме. Например, в романе «Дар» с образом Бога сравнивается отец героя, пропавший и не похороненный. Мистическая драма переживается как личная, что выглядит достаточно смело со стороны автора. Ещё более интересный образ рассказчика создаётся в рассказе «Озеро, облако, башня», о котором стоит сказать отдельно.
Рассказ начинается с того, что «один из моих представителей», то есть представителей автора, выигрывает увеселительную поездку за город. Кажется, что речь идёт о коммерческом представителе, обычном человеке по имени Василий Иванович. Но история вдруг оборачивается фантасмагорией, увеселительная поездка — приглашением на казнь, а Василий Иванович и автор — мистическими персонажами. Оказывается, что отказаться от увеселительной поездки нельзя и сойти с пути — тоже. Василий Иванович пытается это сделать и наталкивается на полное непонимание. Компания, в которой он едет в путешествие, изощрённо издевается над ним. «Придумали, между прочим, буравить ему штопором ладонь, потом ступню», — пишет Набоков, проводя очевидные параллели с крестными страданиями Христа.
В финале этот странный персонаж с царским именем приходит к автору и жалуется, что «принуждён отказаться от должности, умолял отпустить, говорил, что больше не может, что сил больше нет быть человеком». Автор заканчивает рассказ словами: «Я его отпустил, разумеется».
Кто же он, если сил быть человеком у него больше нет, и при этом ему только что проткнули ступни и ладони? И следующий вопрос — кто же автор? Набоков не говорит об этом, но понятно, что традиционной религиозной мысли он бросает вызов: Бог не отпустил Своего сына, а я — отпустил, «разумеется».
Вернёмся к «Машеньке».
Действие романа начинается в понедельник и заканчивается в субботу. В пятницу жильцы пансиона организовывают вечеринку, во время которого Ганин поит Подтягина, желая сделать невозможной встречу супругов на вокзале. Праздничный ужин происходит в столовой пансиона под литографической «Тайной вечерей», которая висит здесь на стене, как указывает автор, прямо ссылаясь на другой известный ужин. Вся описанная неделя оказывается судьбоносной, как и страстная.
Героев в романе двенадцать: шесть обитателей пансиона (Ганин, Подтягин, Алфёров, Клара, Колин и Горноцветов), хозяйка Лидия Дорн, кухарка Эрика, поэт Куницын, заходящий в гости к Подтягину, а также Людмила. Машенька является Ганину в воспоминаниях в сопровождении двух неприметных подруг, у которых потом появляются имена: «В этой беседке двадцатого июня Машенька, Лида и Нина пережидали грозу». Итого в романе названо двенадцать героев. Машенька — тринадцатая.
Машенька-Россия становится тринадцатым участником тайной вечери, символизируя Христа. Её, как и Христа, предают: Ганин передумал встретить Машеньку на вокзале и увезти её. Тайная вечеря, висящая в столовой, с одной стороны, придаёт столовой черты монашеской трапезной, с другой стороны, сюжет говорит о причастии, то есть о согласии разделить крестный путь Христа, и о предательстве.
Символически можно говорить о причастии как об участии в судьбе России (попытка борьбы, которые планировал Ганин, когда собирался поехать в Петербург по подложному паспорту и поднять восстание) и в судьбе Машеньки (планы встретить её на вокзале, увезти, разделить её жизнь). Ганин отказывается как от одного, так и от другого плана — он совершает предательство. Но Набоков оправдывает Ганина, констатирует, что прошлого не вернуть, страну не изменить, любви не возвратить. Это очевидная банальность, в которой нет ничего сверхъестественного, но переклички с предательством в Новом завете делают историю трагической. Набоков принимает эту историю стоически, и это отнюдь не означает равнодушие, он не ищет в прошлом оправдания своего существования.
Невозможность причастия/участия в реальной жизни подтверждается Подтягиным. Он мечтает о Париже, «где очень дёшевы длинные хрустящие булки и красное вино» — что это, если не символ причастия в христианской традиции? Подтягин стремится в Париж и как бы стремится к жизни, которая невозможна в Берлине. В другом месте он говорит, что Берлин прямая линия, во Франции — хоть какой-то изгиб, а Россия — загогулина. В России возможна полноценная и подлинная жизнь, и в ней можно участвовать, а в Берлине она совершенно отсутствует.
Берлин в романе — место казни, место, где никакая жизнь невозможна. В Берлине реальном погибает отец Набокова, Бог из романа «Дар». Город беспощаден к жизни, её нельзя воссоздать там, оттуда можно только уехать, и Ганин уезжает.
Русская литература осмысляет любовь к родине и любовь к женщине как служение, сравнимое со служением Богу. Набоков черпает из этого источника смыслы и образы, но их ломает сильная боль от утраты и унижения, а также неприятная честность, с которой писатель смотрит на действительность. Набоков разумно не признаёт вины своего класса в том, что произошло с его родиной, и единственный выход — бросить старое и забыть. Такая позиция может казаться следствием холодного сердца, но холод позволяет ему законсервировать и сберечь себя. В отстранённости писатель сохраняет способность к чувствам и нежности.
Ганин оставляет Машеньку и своё прошлое, и идёт дальше. Как и его герой, Набоков отказывается от прошлого, не пытается возродить утерянное, опирается не на авторитет и традицию, а на себя. Крайний индивидуализм писателя становится залогом его свободы. Используя религиозные образы, Набоков переосмысливает привычные формулы любви и предательства, сомневается в самóй основе жизни, но для жизни, ставшей похожей на дурной сон, такой взгляд становится адекватным.