Рассказ опубликован в журнале „Берлин.Берега“ №1/2019
Какого хрена мне досталась Клара? Это засада — её в любом случае понесёт.
Я выдохнула, принимая неизбежность. Ещё немного глубоко подышала, пытаясь отогнать этот морок. Если я удержу расслабленность, Клара ничегошеньки не сможет испортить. Главное, не дать ей себя загнать. Выдыхай, выдыхай, выдыхай! И выдохнула:
— Давай так: я думаю, будто ты одержима. То есть я тебя нервирую, и вот когда ты взрываешься или как ты там реагируешь, я такая: «Ба! Да в тебя демон вселился! Не подходи!»
— Ну не знаю как-то… Может, лучше я буду расисткой? «Приехали в нашу страну, так соблюдайте правила»?
— Да брось! Гарантирую, «Изыди, сатана!» — это писк!
И я демонстрирую Кларе, как могу пройтись по палитре священного ужаса — от негодования до подлинной паники. Забралась на подоконник, осеняю себя крестом, воплю в окно, и всё на таком гротеске а-ля Калигари. Клара дёргает меня:
— Лучше я вызову медсестру. Или припугну тебя!
— Клара, у нас тут сейчас полгруппы будет вызывать медсестру. Демоничностью мы хотя бы фактуры наши подчеркнём. Роскошная драматическая ситуация для тебя! Вот как ты с неадекватом будешь справляться?!
— По-моему, это нас куда-то не туда заводит.
— А по-моему, у нас этюд на эскалацию. Давай попробуем, кого бояться? Действуй из момента!
— Ну, если тебе уж так сильно хочется…
— Ладно, а у тебя какая фишка? Может, будешь подпевать какому-нибудь поп-трэшаку в наушниках? А я такая: «Нельзя потише? Мне прописан покой! Уважать соседей по палате вас, видимо, не научили?» Или ещё лучше! Давай я, типа, сплю, у меня эротические фантазии, я: «А-а-а, м-м-м-м-м-о-о!» Ты втыкаешь наушники, чтобы перекрыть мои стоны, напеваешь своё дешёвое немецкое, я просыпаюсь, и такая: «А вы вообще не забылись?»
Мы прикидываем дальнейшее развитие сцены по шагам, строим себе больничные койки из матов для йоги. Пластаемся на этих матах и тянем-потянем друг друга по сцене. Мисс Оригинальность Клара приносит ворох подушек, чтобы бросать в меня, и прикидывает свои ахи-охи. Как обычно, она сильно вытягивает шею, прямо выкорчёвывает её, как пенёк. Подхватывая этот импульс, на невидимых пружинках стремятся вперед её глаза. Бля, ну почему я не успела соединиться в другую пару? Зацепилась за эти её пружинки.
Клару все избегают, а я её побаиваюсь. Однажды «работала» с ней упражнение — надо было десять минут смотреть друг другу в глаза. Молчать. Пока её пружины — они рыболовными крючками заканчиваются — раздирают мои глазные яблоки. Саму Клару на каждом эмпатическом задании разбивают рыдания. Она ревёт и впивается крючками. Я тоже всплакнула. Как-то даже сладостно. Было приятно быть мною — такой мудрой, доброй, просто вселенской матерью, чьё спокойное тепло переливается в её колючие испуганные птичьи зенки. «Не бойся, Кларочка, посмотри, вот же какая я заземлённая, и ты успокаивайся, не трепещи…»
— Ты многое пережила, я увидела твою боль. Я чувствую духовную связь с тобой, как с сестрой, — на фидбэке выпаливает мне Клара и сдавливает в своих мускулистых ручищах. Живот её втянут. Я дышу в потное плечо, будто уткнулась в ножку Буша. Нужно переложить опыт этого упражнения на этюд. — А давай-ка мы будем сёстрами, которые потерялись и вновь обрели друг друга. И вот при встрече у них, у нас, у сестёр, этот же эмоциональный ряд — узнавание, неверие, восторг!..
— Ага, давай мы на спасательной шлюпке у «Титаника»…
У нас нет слов, только «ты, ты, ты»… мы видим боль прожитого в глазах друг друга.
— А может, встретимся в лагере беженцев, у медпункта? Ты сидишь в очереди, я подхожу и спрашиваю: здесь доктор принимает? Ты слышишь мой голос, но боишься даже поверить.
Так больничная тема впервые проникла в наши с Кларой отношения. На том показе никакие боль и радость узнавания не считались. Было ясно только, что мы истерички. Клара зажимала меня, а я и вовсе выпала из ситуации, окаменела, испугавшись заразиться от неё и переиграть. Себя оправдывала тем, что не хотела подать безумице лишнего импульса.
— Клара, главное — «не скомкать», давай в этот раз мы будем постепенно раскачиваться. Чтобы даже драка в финале прошла все стадии — от пощёчины к тому, что ты вцепишься мне в волосы, потом, например, пинок или удар головой в живот, один падает, а другой на мате утаскивает его со сцены.
— Ну конечно! Действуем по аутентичным ощущениям, — Кларин энтузиазм опять таращит. Она разворачивает треугольник своего торса — такой мужской, он меня тоже пугает — как бы расчищая снежные заносы перед собой. Однажды я щекотнула её по животу, чтобы там рассыпались внутренние стропила, она тяжело засопела, увернулась. А ближе к ночи прислала мне сообщение: «Считаю важным сказать тебе, что мне было неприятно, когда ты дотронулась до моего живота».
Ледоходом с ветрилами Клара последний раз прикидывает маршруты по сцене. Притаскивает хромированную термокружку и выдыхает наконец:
— Я ещё водой тебя оболью!
Кларочка довольна, хочет со мной что-то важное дообсудить, но я, как обычно, сажусь за спиной педагога, чтобы накраситься, пока другие работают на сцене. У меня кастинг сегодня в три. Шансов мало — прослушивают в декадентский мюзикл о золотых тридцатых. Тогда мой фенотип в Берлине, прямо скажем, встречался редко. Зачем только приглашают? Я в бога поверю, когда кому-то здесь будет нужна героиня с восточным мистическим сексапилом, а то и инфернальным шлейфом.
Успеваю навести стрелку на левом глазу, Клара выскакивает на сцену — кругляшок, треугольничек и конусы её тела — как фигуры в балете баухауса — подпрыгивают на пружинках. Пружины дышат остаточным трепетом и когда мы уже играем в спящих. Я неожиданно не могу придержать свои порывы в имитации оргазма, которым открывается наш этюд. Однокурснички ржут. Нас несёт удивительный поток — всё будто бы уместно, гладко, ладно пульсирует. Вот только выталкивать меня из «палаты» Клара начала рановато. Мне приходится противостоять, держа вытянутые руки против её плечей. Клара решила осесть на колени. И тут со всей дури она бьётся затылком о пол и визжит. Я будто бы тоже отлетаю, высоко раскидывая ноги, натягиваю потешную гримасу, шлёпаюсь лицом к публике. И вместо смеха из зрительного зала слышу вопли. Жду пару секунд, разжмуриваюсь — хочу сказать именно так. Клара раскачивается как плакальщица на похоронах, зажимает голову руками, на пальцах и её сальных волосах кровь. Как будто акварельные капли — красное, бурое, бордовое расходится в них неравномерно.
Клара верещит, на голову ей как папье-маше лепят ком из серых бумажных полотенец, я отключаюсь с её волны. Это ведь не я её толкнула, я прекрасно помню, как эта ебанушка мотнула головой назад. И подушки она себе заранее подложила.
Кто поедет с Кларой в больницу? В свою театральную студию училка, от джобцентра подтянувшая на свой курс безработных с актёрскими амбициями, не собирается вызывать скорую. Её могут обвинить в несоблюдении техники безопасности. Вот и я свою технику безопасности не умею блюсти. Я никогда не отделаюсь от Клары.
— Wir waren so drin! Aber voll drin waren wir! Ульрике сказала, это был мой лучший этюд, — в такси она трясёт меня. И в приёмном покое, где я непонятно зачем докрашиваю второй глаз. А она сжимает свою термокружку, крови на её чёрной крышке не видно.
— Да, Кларочка, но тебе надо бережнее к себе относиться. Такое ощущение, что ты намеренно причиняешь себе вред. Вот выздоровеешь, и я покажу тебе, как правильно падать.
— Я умею, я ведь дзюдо занимаюсь. Зачем ты мне это говоришь? Не сомневайся, я умею. Ты что, не веришь, что я умею падать?
— Я верю, Кларочка, конечно, верю.
Я прокручиваю наш с Кларой диалог каждый раз, когда еду в автобусе про унылой кишке Урбанштрассе. В моей голове мы теперь обе говорим по-русски. В моей голове я навещаю её в лечебнице.